Наконец, капитан встретил меня у трапа:

– Николай Иванович, всё в порядке, готовы к отправлению.

«Бунтарь», бывшая «Цесаревна», не избежавшая новейшей моды на переименования, трудолюбиво пыхтел, перемалывая винтом бурую воду; вышли, наконец, в залив, и пароход принял широкой грудью мелкую волну, принялся подрагивать.

Солдаты запасного батальона Измайловского полка курили на корме, прячась от ветра; я встал на носу, вдохнул сырой балтийский воздух – настоящий бальзам для протравленных лёгких. Прочь из раскалённого города; впереди – работа, столь увлекательная, что под ложечкой засосало.

И всё же я вздрогнул, когда из дымки показались мрачные стены форта Брюса.

Никак не мог привыкнуть, что по странной прихоти кривой судьбы именно этот «объект № 9» был избран местом моей тайной лаборатории. А может, судьба вовсе ни при чём, просто форт давно пустует, от города – всего час неспешного плавания, а секретность и изоляция гарантированы.

* * *

– Результаты нестабильны. Вариант «Аз»: испытуемая группа мышей, семнадцать из тридцати. Собаки – четыре из пяти. Низкая двигательная активность, тремор конечностей, время – от двух часов до четырёх. Вариант «Буки»: тупиковый. Реакция, обратная ожидаемой: возбуждение, при этом потеря ориентации в пространстве. И агрессивность: собак еле растащили. Вариант «Добро»…

Я слушал доклад молоденького приват-доцента и морщился. Идём на ощупь, наугад. Меняем состав, концентрацию – и полная каша в результатах.

Тарарыкин тихо сказал:

– Всё это ерунда без натурных испытаний. На фронте не мыши будут в окопах.

– Олег Михайлович, как вы себе это представляете? – взорвался я. – Если только личный состав лаборатории травить, включая нас с вами. Конвой точно не согласится, у измайловцев вообще – проблемы с дисциплиной, а ведь они считаются чуть ли не лучшими. Сами знаете, что творится в частях гарнизона.

– И тем не менее. Нужны человеки, друг мой, самые что ни на есть homo sapiens. Без статистики по реакции людей адекватные выводы не сделать.

– Ладно, я подумаю.

Вышел во внутренний двор. Его расчистка только началась и шла медленно; и вообще, форт оказался захламлённым ужасно, мы отвоёвывали помещения постепенно, вынося какие-то сгнившие деревяшки, ящики, набитые трухой неизвестного происхождения, и прочую дрянь.

Спросил унтер-офицера:

– А где поручик ваш? Не вижу с утра.

– Сняли его за хамство и неуважение. Ить, вздумал кулаком грозить солдату! Решением батальонного комитета. А нового ротного не избрали ещё. Чего морщитесь, господин капитан? Ливорюция, чай, девки пляшут и поют. Не старый прижим.

Я промолчал и собрался уходить. Этот унтер был ещё вменяемым, фронтовик как-никак. Ворчал, но приказы исполнял.

– Погодьте. Вам весточку передали. Товарищи.

– Какие ещё «товарищи»?

– Самые что ни на есть проверенные, девки пляшут и поют.

Он протянул мятый конверт. Я разглядел летящий почерк – и замер.

Прошлое выстрелило картечью в упор – и разорвало в клочья.

* * *

«…ни на минуту, все эти двенадцать лет. Сырой камень Петропавловки, потом каторга. Ты не представляешь, родной, как это было трудно; и знаешь, что удержало меня, не дало соскользнуть в пропасть безумия или покончить с собой? Ты, мой Николенька. Воспоминания о наших сумасшедших ночах, о тебе – таком чистом, таком настоящем. Если бы я верила в их дурацкого бога, я бы молилась и благодарила за то, что бородатый старичок свёл нас, переплёл наши судьбы, как переплетаются артерии, давая жизнь, кровь и смысл.

Впрочем, совсем скоро я расскажу всё сама. Ещё несколько недель – и смогу быть в Петрограде. Обнять и поцеловать тебя нежно, мой мальчик, мой рыцарь. Теперь, конечно, ты уже вошедший в сок мужчина. О, как я ревновала тебя! Вонзала ногти в ладони, до крови прикусывала губы – те самые, которые лобзали тебя. И сейчас ревную, в это самый миг. Я уже совсем не та юная девица; признаешь ли? Полюбишь ли вновь?

Не хочу думать об этом.

Пока же о деле: наш с тобой общий знакомый, который катал тебя на буере, нуждается в помощи. Его необходимо устроить сотрудником в твою лабораторию – это избавит от опасностей, ожидающих в городе. Ты и сам наслышан о событиях начала июля; многие из наших товарищей вынуждены скрываться.

Уверена: ты не позволишь ревности или ещё какой глупости помешать тебе. Ты ведь – мой рыцарь; а рыцарям свойственно благородство. И умение отдавать долги. Не так ли, любимый мой?

Твоя О. К. – трепещущая от ожидания скорой встречи».

Закончил читать. Дрожащими пальцами сложил листок, с трудом упрятал обратно в конверт.

Иногда кажется, что прошлого нет – оно истаяло рассветными звёздами, утонуло в осенних лужах, засохло кровью на бинтах. Но происходит поворот спирали – и прошлое обрушивается на тебя; всплывает призрачным клипером, парусами которого – влажные от любви простыни; и былая страсть, долго выжидавшая в засаде, набрасывается оголодавшим хищником; и совесть грызёт невыносимо.

Двенадцать лет тюрьмы и каторги. Из-за меня. Я трусливо бежал, а она взяла на себя все мои вины; какой я рыцарь? Дезертир, бросивший не полк – любимую; предавший не сослуживцев – себя.

Двенадцать зим. Бедная девочка. Твою нежную кожу иссушили сибирские ветра, твои вишнёвые губы потрескались от морозов; золото твоих волос обесценилось серебряными нитями.

Я поднёс измятый конверт к лицу. Он вонял солдатской махоркой и паровозным чадом; но я уловил тончайший след.

Это был аромат лаванды.

* * *

– Ах, какой сюрприз! Ждала тебя только в субботу. Ты ведь голоден? Прислуга ушла, но я сейчас сама…

– Подожди. Подожди, Дарья.

– Фу-у, ты же знаешь, что не люблю. Скажи: «Да-а-шенька». И проходи скорее, что же ты встал? Милый мой…

Потянулась поцеловать – я отстранился. Достал пакет, следом – тяжёлый узелок. Протянул.

– Какой-то вы сегодня странный, господин инженер-капитан. Что это?

– Деньги, керенки. И золотые червонцы. Здесь много, тебе и мальчику хватит доехать до Екатеринослава и останется на жизнь. После пришлю ещё. Поезжай сегодня же.

Она замерла. Вновь приблизилась – я положил руку на хрупкое плечо, не подпуская. Губы её задрожали, глаза заблестели предвкушением слёз.

– Я не понимаю. Что случилось, Коленька?

– Не смогу объяснить. Нам нельзя быть вместе. Прощай.

Она вдруг упала на колени. Обняла меня, глядя снизу; потекли слёзы:

– Милый, нет. Не-е-ет.

Оттолкнул. С трудом выдрал ноги, пачкая её белое платье сапогами. Повернулся и вывалился из квартиры.

Бежал вниз по лестнице, по гулким ступеням.