Прочёл сие Попович, огляделся, а разбойнички-чародейнички уж тут как тут, из-за дерев торчат, любопытствуют, ножи точат, топоры тискают. А Олекса не стал дорогу выбирать, он с коня-то слез, да как навалится на тот валун! Как ухватится за него! Может, и правду говорят про Поповича, что нехватка в нём силы богатырской, а только закачался камень великий, да и перевалился на сторону, аж гул пошёл по лесу! Как увидали разбойнички такое дело, так и убоялись все. Разве взять числом человека этакой-то могутности? Да ни в жизнь! Накинешься на него скопом, а он и размечет толпу, побьёт всех, до кого дотянется. И попрятался люд разбойный. А Попович руки отряхнул, на коня сел, да и поехал далее…

— Да-а… — неопределённо выразился Олег. — Были люди в ваше время…

— А то!

За разговором они добрели до самой крепостной стены, где проходила окружная уличка. И вот с неё-то и вывернули пятеро молодцев — в кольчугах все, при мечах. Видать, не простые парнишки — что кольчужка, что клинок цену имеют немалую. Пятёрка выстроилась поперёк улицы и встала руки в боки.

— Гляди-ко, робяты, — сказал тот, что посередине попирал унавоженный снег, светловолосый и синеглазый добрый молодец, — мы их ходим, ищем, а они сами припожаловали!

«Робяты» дружно, как по команде, ухмыльнулись.

— Тебе морду давно били? — поинтересовался Олег. — Хочешь, чтобы я освежил тебе ощущения? Так это мы быстро!

— Ишь ты, — сощурился добр молодец, — по-нашему чешет! Надо будет посмотреть, чего в него там понапихано. Может, у энтого говоруна и кровь красная?

— Слышь-ко, пугало огородное, — сказал Сухов, передразнивая местный говорок. — Вона, у тебя из головы волосьё торчит, чисто солома. Видать, туго нутро набили. Крови-то в тебе нет — откуда в чучелах кровь? — но надо глянуть, что там у тебя за труха унутре. Вдруг солома попрела?

Добр молодец, ни слова не говоря, выхватил меч и бросился на Олега. Сосед его, кучерявый парень, кинулся на Изая.

— Зря ты это затеял, — молвил Сухов, отбивая удар. — Меч-то острый, порезаться можно. Вот батя увидит, что ты с железяками балуешься, нашлёпает по попке!

— Батю не трожь! — выдохнул блондин, люто зыркая на Олега. — Его такие же, как ты, прихвостни ордынские сгубили!

— Вот оно что… — протянул Сухов, уворачиваясь от выпада. — А ты, значит, прихвостень княжий…

— Я сам по себе! На!

Вертикальный удар, нанесённый блондином, был страшен, но пропал даром — Олег отклонился в сторону, пропуская свистнувшую сталь побоку, и тут же носком сапога подсёк добра молодца. Тот грохнулся в снег, Сухов быстро наступил на руку противнику, и приставил остриё сабли к вздувшимся венам на горле светловолосого. Не отворачиваясь, он крикнул:

— Изай! Ты как?

— Да нормально… — пропыхтел куман за спиною.

Добрый молодец, распростёртый на снегу, дёрнулся.

— Изай? — прохрипел он. — Изай Селукович?!

— Именно, — подтвердил Олег.

Молодец налился кровью и заорал:

— Робята, брось!

«Робята» отпрыгнули, не убирая мечей и не слишком понимая, с чего это вожак мешает забаве.

— Изай Селукович! — снова позвал лежащий. — Да убери ты меч!

Сухов убрал.

— Изай Селукович! Не признал?

Куман пригляделся.

— А ну-ка, встань!

Добрый молодец встал.

— Оборотись-ка…

Тот оборотился.

— Ты, случаем, не Олександрыч ли будешь? — сощурился Изай.

— Он и есть! — осклабился тот. — Онфим я, Олександра Леонтича сын.

— Вот паскудник! — ухмыльнулся куман. — Я ж тебя, оглоеда, молоком поил! Всю тряпицу, засранец, сжевал!

И Селукович с Олександрычем крепко обнялись, потискали друг друга, да так, что панцири заскрипели и кости затрещали. А едва разъялись руки, как Онфим и брякни:

— А возьми нас к себе! Раз ты хану служишь, то и нам не зазорно!

Изай усмехнулся.

— Не я беру, — сказал он, — а темник наш, Бурундай-багатур.

— Боярин, что ли?

— Навроде того. Только учти, Онфимка, в Орде порядки строгие, там не забалуешь.

— Мы народ привычный! — рубанул Онфим. — В дружине Князевой службу несли, да вот, разошлись — одних Василько с собой увёл на Сить, а мы остались. Чего ради кровь лить за Юрия Всеволодовича, за дурачину этого? Всё, что можно было, прогадил, межеумок. Уж лучше я к хану уйду!

— И много вас, таких умных, набралось? — спокойно осведомился Олег.

Онфим сверкнул на него глазами, но грубить не стал, сказал ворчливо, отворачиваясь:

— А с полсотни наберётся.

— Пойдёт, — по-прежнему спокойно сказал Сухов и поздравил арбан-у-нойона: — С прибавлением вас, Изай свет Селукович!

Ближе к вечеру страсти улеглись, сонные нукеры один за другим заворачивались в шубы и кошмы, дозорные бродили то поперёк улицы, то повдоль, то грелись у костров.

Олег ещё засветло расположился в заброшенном сарае, где хватало слежавшегося сена. С ним на пару устроился Джарчи.

Посидев, поболтав о пустяках, нукер опоясался саблей и двинулся исполнять обет. Это было ещё до ужина. Успело стемнеть, а Джарчи всё не появлялся. Беспокоясь за непутёвого нукера, Сухов отправился на поиски, по дороге прихватив Чимбая.

— Вечно с ним что-нибудь не так, — проворчал тот, подхватываясь. — Не одно, так другое, не другое, так третье…

— Да уж… — откликнулся Олег.

Покрутившись по площади и около, они выбрались к месту стоянки сотни Бэлгутэя. Кроме пары часовых и лошадей у коновязей, все спали. Напротив, под стеной богатого дома с торговыми лавками, устроенными в подклетях, стояли бочки с вином и пивом, нукерами не тронутые. Но откупоренные местными выпивохами — не побоявшись близости «мунгалов», расхристанные личности в рваных армяках дорвались до бесплатного и нализались так, что лежали пластом, как мёртвые. «Господи, — похолодел Сухов, — да они и вправду мёртвые!»

— Огня! — крикнул Олег, оборачиваясь к дозорным. — Живо! Байза!

От костров подбежала пара человек с факелами и осветила место преступления — у всех пьяниц из раззявленных ртов текла синяя пена…

— Отравились! — охнул Чимбай. — Хотели нас отравить!

— Ага, — буркнул Сухов, — мы пить не стали, так они сами наглотались!

— А… чего?

— Не знаю, Чимбай…

Олег поднял факел повыше. Все бочки выкатывали из одного и того же погреба. Заснеженные ступеньки, ведущие вниз, были истоптаны, а низкая дверь стояла приоткрытой, отгребая створкой снег. Сухов спустился в погреб, пригибая голову, и сразу же увидел неподвижное тело. Это был Джарчи. Под сердце ему был всажен кинжал русской работы, с золотой рукоятью в форме орла, раскинувшего крылья.