Переночевав за городскими стенами, с утра тумен вышел в путь, в последний переход. Вели тумен охотники-сицкари, проживавшие на Сити, — Елизар, Терентий и Буривой.

Олег недолго мучился вопросом, кем же считать сицкарей и тех бояр ростовских, кои угодливо и в подробностях выдали тайну военную — о местопребывании князя Василька. Предатели они, что ли? Вроде да. Так, а кто ж тогда город, свой бросил? Бояре или князь? Чтоб окончательно не утонуть в пучинах морали и этики, Сухов отмахнулся от тягучих дум. Какая ему разница, кто есть кто? О душе думать надобно, правильно тот поп сказал. А душа в теле держится, вот и береги сей сосуд от разбитий…

Лес стоял тёмный, дремучий — сосны и ели росли густо и вымахивали в рост великанский. Тропы вились по дебрям, двоясь и троясь, то бурелом обходя, то болота с чёрными окнами топей, парящих даже в сильный мороз.

Сицкарь по имени Елизар, мало того что ростику был ниже среднего, так ещё и сутулился. Сгорбился в седле, да так и ехал кренделем, балаболя на местном наречии, цокая и зэкая.

— Так и живёте в лесу? — спросил Олег, поддерживая разговор.

— А цаво? — бодро сказал Елизар. — Насы тут давно зивут, навыкли. Белоцек набьём, али медведя подымем — от тебе и мясо на столи. А ягода? А грибоцки? Сам видис, лес какой!

— Кстати, да, — согласился Сухов, — лес у вас что надо.

Неправду говорил Хельгу, сын Урмана, — лес его тревожил, нервировал даже. Тумен шёл узенькими тропинками, растягиваясь на вёрсту, и за каждым деревом могла ждать засада.

На полдороге к Сити могучий бор, что тянулся отсель и до самого Белого моря, поредел, почах — одни ёлочки россыпью, да махонькие все, хворые будто.

— Ёлоцки посли… — озаботился Елизар и передал всем по эстафете, чтобы шли точно следами его, не ступая ни на шаг в сторону, особливо там, где ёлки покосились. Уж если корням не за что держаться, знать, внизу топь, корочкой земляной прикрытая, снежком присыпанная. Ждёт-поджидает ротозея, что ухнет в холодную грязь, да и увязнет в ней до скончания веков — на дне хляби много полегло неосторожных тварей, что преют вместе с нанесённой ветрами листвой. От гниения того тепло поднимается, потому и не замерзает болотина, кое-где проталинами выступая.

Тремя цепочками двинулся тумен, ступая след в след сицкарям. Так и одолели топи по прямой, А после ночёвки в лесу ордынцы вышли на реку Сить.

Речка была неширока, и берега её не оставляли места под селения — всё поросло могучими деревами, соснами да елями, чьим корням подчас не хватало суши, и они вытягивались над замерзшей водою, как лапы загребущие.

Сицкари протянули руки, указывая путь по течению, придавленному льдом, и канули в свой любимый лес. А тумен двинулся вперёд, с каждым шагом приближаясь к месту битвы. Был день четвёртый первого месяца.[148]

…Великий князь владимирский Юрий Всеволодович предусмотрел всё — выстроил новые избы вдоль берега, и даже баньки соорудил, часовенку поставил, по всем тропам засеки организовал. Много народу прибыло к великому князю — целая тьма. Будет кому приветить проклятых мунгалов!

На всех домов не хватило — те, кто вперёд поспел, расселились в заброшенной деревушке, стеснив хозяев, а прочие шалаши себе строили, шатры ставили, не гася костры ни днём ни ночью.

Всё предусмотрел Юрий Всеволодович, об одном не подумал — не представил себе, что татары могут и с севера подойти. Не верилось ему, что степняки леса одолеют. С юго-востока ждал врага великий князь, от Углича. С полуночи[149] даже сторожи не выставил. А Бурундай явился откуда не ждали…

…4 марта Юрий Всеволодович послал воеводу Дорофея Федоровича в разведку и дал ему три сотни бойцов.

— Просмотри, Дорожа, — сказал великий князь, — все подходы, чтобы ни одного вонючего татарина видно не было на берегу Сити!

— Сделаем, княже, — прогудел Дорожа.

В избе княжьей жарко было натоплено и стояла темнота. Юрий Всеволодович накинул на плечи шубейку, вышел проводить отряд — свет белый увидеть да воздуху свежего глотнуть.

Вовне тёплых стен морозец стоял, хоть и не крепкий, небо хмурилось, обещая снег, ветер шумел в кронах сосен, навевая тревогу. Солнце скрылось за тучами, и на сердце великому князю тоже тень легла — неспокойно стало Юрию Всеволодовичу, тоскливо и страшно. Чудилось ему, что мунгалы поганые притаились повсюду — за каждым деревом, за каждым сугробом стоят и только приказа ждут, чтобы кинуться и покончить со всеми разом.

Поддаваясь малодушию, князь владимирский ужаснулся: что он затеял? На что замахнулся? Впору ли сладить с семью туменами, когда у него один всего, да и тот не его? Ладно, уже не семь полных туменов у Батыги, а едва ли шесть — как-никак порубали татар и рязанцы, и коломенцы, и владимирцы… Юрий Всеволодович усмехнулся скорбно и головой покачал: кого он дурит? Себя? А зачем? Не убавилась сила татарская — одних посекли, так Батый других набрал. И нижегородцы прибились к нему, и ростовцы. И булгары, коих он лично, князь владимирский, обижал не раз, коим не помог в позапрошлом году, когда Батыга Джучиевич земли их разорял, тоже влились в войско ордынское. И мордвины, на которых он настоящую охоту устраивал, такоже присоединились к ретивому внуку Чагониза… И ползёт по земле рать ханская, аки змий многоглавый — отрубишь ему одну голову, огнём пыхающую, а на том месте три новых отрастают… И где ж той силы набрать, чтобы сгубить змия проклятого?

А о себе подумать когда? Кто он-то? Кем стал нынче великий князь владимирский? В кого превратился? Земли у него отняли, войско расточили, семью — и ту сгубили… Что же он доказать тщится? Али мести возжаждал? Да тут, как не мсти, толку не будет. Ежели и победит он Батыя, то всё равно проиграет — уже проиграл. Всё, что имел, — прахом пошло. В тлен превратилось. В пепел…

Торопливый конский топот вывел князя из дум тяжких. Обернувшись на звук, Юрий Всеволодович увидал Дорожу — расхристанного, в крови, без шлема.

— Обошли нас татары, княже! — завопил воевода. — Всех моих положили!

Великий князь заметался по лагерю, криком сзывая воинов. Расторопный Дорожа бросился к часовне и заколотил в било. Начали сбегаться бойцы, вылезая из шатров, показываясь из новеньких бревенчатых срубов. Они спешно одевались, влезали в брони, хватали оружие, но монголы не дали великому князю времени даже на построение — сотни Бурундая налетели в вихрях свежевыпавшего снега, как буран полуночный, на визжащих лошадях, гикая, свистя, кроя воздух саблями, словно предвкушавшими вкус крови. И полилась кровь, щедро растапливая сугробы. И пошла сеча… Да нет, какая там сеча. Не битва случилась на Сити, а избиение.

Ратники из Костромы и Ростова, из Ярославля и прочих мест бежали по льду реки, спасаясь от неминуемой смерти, изредка оборачиваясь, выставляя копья, замахиваясь мечами и секирами. Но ордынская лава сметала их, кромсала, секла, рубила, втаптывала в снег, вдавливала в лёд…