— Точно так же, как я стал рабом времени, я могу стать рабом и долга.

— А жене ты говорил об этом?

— Еще нет. Да моя жена и не интересуется этим. Не в ее привычке оказывать благорасположение кому-либо, но быть холодной и равнодушной она тоже не умеет. Есть кто-то рядом с ней или нет, она никогда никому не навязывается.

— Ты бы лучше позаботился о своем родном отце.

— Неужели ты считаешь, что мой отец сможет сюда приехать? Всю свою жизнь он как жил в своей мастерской, так и умрет в ней, и не променяет ее ни на что на свете. Он и сейчас счастлив в ней.

— Прекрати, это причиняет мне боль. Если бы мой отец прожил подольше, как это было бы хорошо для Ёнхэ… Моя бедная сестричка…

Джонюн не произнес больше ни слова. Когда они спустились с горы, уже стемнело.

Джонюн с женой приехали провожать аптекаря и Ёнбин в Тонён, а на следующий день после приезда домой Ёнбин уехала в Сеул.

— Этот подлец и носа не кажет в доме, — вот уже в течение нескольких дней ворчал старик Со, — а у Кимов — что, есть ли у них сын, или у них есть еще другой зять? — Оскорблениями своего сына старик хотел завоевать расположение Ёнок. — Как он только смел не явиться в родительский дом на Чусок? Бес его попутал бросить семью, да разве порядочные люди так поступают?!

Не переставая недовольно ворчать, старик Со ходил по двору из стороны в сторону. Ёнок, слыша все это, тяжело переживала, замкнувшись в себе. Повязав себе на спину ребенка, чтобы хоть как-то позабыть страдания, Ёнок придумывала разные хозяйственные дела. Она то стирала, то шила.

Вечером, когда подошло время ужина, Ёнок внесла в комнату свекра небольшой стол с ужином. Затем в небольшой глиняный горшок положила заботливо замаринованную острую репку юльму. В кусок ткани завернула шелковый костюм, который она сшила своими руками для аптекаря, вышла во двор и сказала:

— Отец, я схожу в Ганчанголь.

Свекор был весьма недоволен, когда Ёнок ходила в церковь, но терпеливо относился к ее посещениям родных. Сегодня же старик нахмурился, узнав, что Ёнок идет к отцу.

— Гису еще нет. Завтра сходишь!

Младший брат Гиду, Гису, уехал с классом в Гёнджу по случаю окончания начальной школы и еще не вернулся.

— Я быстро, — упрямо не сдавалась Ёнок.

— Ладно, но только чтобы пришла пораньше, — неохотно согласился старик.

Ёнок беспокоилась о состоянии своей семьи после того, как Ёнбин уехала в Сеул.

Она хотела идти быстрее, но ребенок за спиной, кимчи в руках и брюки отца никак не давали прибавить шагу.

В отцовском доме Ёнхэ лежала на полу, вытянув ноги и закрыв лицо книгой. Ёнок положила узелок с брюками на пол, занесла на кухню кимчи и, подойдя к сестре, толкнула ее в бок:

— Ты что, простыть хочешь, спишь тут?

Ёнхэ не шевельнулась. Ёнок сняла с ее лица книгу. Все лицо Ёнхэ было залито слезами. Она плакала.

— Ёнхэ?!

— Сестричка, когда ты пришла? — медленно приподнялась с пола Ёнхэ.

— Почему ты плачешь?

Ёнхэ, пропустив этот вопрос, ответила:

— Лучше жить в маленьком доме, наш дом такой большой…

Ёнок сняла со спины ребенка и дала ему грудь.

— Езжай-ка ты лучше в Сеул.

— А кто тогда за домом присмотрит? А за отцом?

— Кто-нибудь да и присмотрит.

— Кто это кто-нибудь? Думаешь, этот кто-нибудь будет заботиться о сумасшедшей?

— Если никого не найдется, я присмотрю, — сказала Ёнок, но сама же усомнилась в своих словах.

— Зачем ты так говоришь? — сдерживая в горле комок слез, Ёнхэ не смогла продолжить.

— Вот, возьми, это отцу. А на кухне кимчи. Если есть что постирать, давай я постираю. Только давай побыстрее, мне надо возвращаться.

— От нечего делать я все перестирала еще днем. Посиди со мной, да пойдешь потихоньку.

— Не могу, надо собираться. Гису уехал в Генджу, и отец приказал вернуться как можно скорее. Как Ённан? Ест что-нибудь?

— Со вчерашнего дня — ни крошки.

— Будь добра к ней, она такая несчастная, — Ёнок отняла от груди заснувшего ребенка, снова завязала его на спину и, обратившись в сторону комнаты отца, сказала:

— Отец, мне надо идти.

В ответ из комнаты донеслось сухое покашливание аптекаря.

Обратный путь был уже налегке. Освободившись от груза, Ёнок руками поддерживала сидящего за спиной ребенка. Когда она вышла за западные ворота города, вокруг не было ни души, только блеклые звезды освещали ей дорогу.

«Господи! Укрепи меня, маловерную. Дай мне пребыть в твоей великой безграничной любви», — начала молитву Ёнок.

Перейдя холм, она остановилась перед воротами дома. Ворота были открыты. Осторожно переступив порог, Ёнок закрыла за собой дверь и поспешила пройти к себе в комнату. Муж так и не вернулся. В комнате было темно и пусто, в ней не было и следа присутствия мужа. Каждый раз, возвращаясь домой, Ёнок надеялась увидеть Гиду. Бесшумно, словно муж спал в комнате, Ёнок отворила дверь.

— Явилась? — донесся из соседней комнаты хриплый голос свекра.

— Да, — ответила Ёнок, зажигая в комнате свет.

Квадратная комната ей показалась слишком светлой и просторной. Уложив ребенка, Ёнок села перед зеркалом и увидела свое обветренное худое лицо, покрытое никогда не заживающими прыщами. Грубое телосложение, словно у рабочего. Проведя руками по щекам, она отметила, насколько они были огромны и неуклюжи.

— Хм… — на память Ёнок пришли слова соседки, которая сообщила ей, что сегодня утром видела выходящего из бара заспанного Гиду. Ёнок погладила головку крепко спящей дочери и достала косметику, которую она привезла с собой вместе с остальными свадебными подарками. Намазала лицо кремом, поверх нанесла пудру. Затем набрала румян и густо намазала ими щеки и губы. На лоб опустила жесткую челку, безучастно посмотрелась в зеркало и не узнала себя. Ёнок закрыла руками лицо, и сквозь грубые костлявые пальцы стали просачиваться слезы. Она как сидела на коленях, так и начала молиться, сама не замечая того.

Через некоторое время Ёнок успокоилась, вытерла платком размазанную по лицу косметику и открыла бумажную дверь комнаты. Приближалась зима, и ей следовало подготовить одежду для свекра и дочери. Еще до ухода в дом аптекаря она растопила печку и поставила на нее разогреваться утюг. Затем достала пиалу с водой и стала тщательно проглаживать шелковый костюм свекра. С недавнего времени Ёнок ушла с головой в работу по хозяйству. Ее ловкие и быстрые в работе руки без устали все время что-то шили и гладили.

Вдруг задребезжали старинные настенные часы и пробили один раз — «бум!». Испуганная внезапным боем часов, Ёнок отложила работу. Затем собрала все вещи и положила их в корзину. Расстелила постель, заперла дверь, выключила свет и легла. Вскоре она спокойно заснула. Неизвестно, сколько она проспала, но проснулась от странного шороха за дверью. Ёнок сначала подумала, что настало утро и, сдернув с себя одеяло, посмотрела в ту сторону, откуда слышала шорох, но по тени на двери она поняла, что еще ночь. В голове промелькнула мысль, что в дом прокрался вор. Ёнок затаила дыхание. Через дыру в бумажной двери пролезла чья-то рука. Ёнок почувствовала, как похолодела ее кровь, страх сдавил горло так, что она не смогла произнести ни единого звука. Рука нащупала дверной засов и откинула его. Дверь стала медленно открываться, холодный воздух и слабый луч света проникли в комнату.