горит пока, но уже тлеет. А речь — помню, к обеду закончу. Не смею задерживать. — Он поклонился.

Крадус вышел из этого сумрачного кабинета, где он почему-то озяб.

— А что это за намек был? — спохватился он уже за дверью, и вопрос оказался обращенным к двум окаменевшим гвардейцам. — Будто сочинялось это здесь, во дворце… почему-то над моей головой? Кому ж там сочинять? — Король поднял глаза к потолку. А песня за дверью продолжалась, гнула свое:

Решай скорее, кто ты,

На чьей ты стороне, —

Обрыдли анекдоты

С похмельем наравне.

Давайте что-то делать,

Опомнимся потом, —

Стихи мои — и те вот

Об этом об одном[28].

Вышла Оттилия, чертовски деловая и в то же время полная какого-то сарказма:

— Ну, свояк! Такое выслушать — и заявить, что «не горит»?! Поразительно…

— Погоди. На кого он намекал-то? На немого Патрика, что ли?

— Сообразили сами? Вы — гений! Да-а, этому несчастному воспитаннику королевы неплохо бы быть еще немее…

Теперь Крадусу стало душно, и он вышел на воздух, чтоб обдуло. То был выход на задний двор, и навстречу ему слуги несли кто — рулон ковровой дорожки, кто — свежеопаленного поросенка, а еще двое тащили знакомый нам короб, покрытый брезентом.

— А это что?

— Вещи Его Высочества иностранного принца, Ваше Величество, — доложили ему. — Кобылку-то ихнюю мы определили на постой, а это в фургоне было…

— Не может быть. Не его это. А ну-ка…

В общем, короб оказался складным кукольным театром. Первая из кукол, добытых оттуда, имела неотразимое и злое сходство с… Канцлером! Молодые слуги непроизвольно прыснули, а потом побледнели, оцепенели… Король нервно запихнул куклу назад.

— Молчать! Кому это весело стало? Никто ничего не видел!

— Да лопни глаза наши, Ваше Велич…

— Вот именно: они запросто могут лопнуть. А языки могут запросто быть укорочены. Фу, черт… в пот кинуло… Вот что: быстро доставить это в личные мои покои и пальцем не трогать. И забыть, ясно?! За-быть.

— Да нечего забывать, Ваше Величество: не видали — и все…

— А те двое, которые гостя нам привезли… Ладно, с ними я сам. Ступайте. Только чтоб охрана при них не того… не расслабилась…

На дворе отчего-то поднялся вдруг ветер, но Крадус, забыв, что он после бани, пошел к фургону кукольников. Корону пришлось рукой придерживать, могло сдуть. Мрачно оценил он афишу, одну сорвал, но как раз в этот момент не удержал-таки на себе головного убора. Пришлось еще гоняться за ним, чертыхаясь… Но самое отвратительное — то, что из окна его видел Канцлер в этот момент! Проклятье… Впечатление такое, будто окна второго человека в королевстве выходят на все четыре стороны света! А в ушах первого — повторялась та хриплая песня:

Ни смысла и ни лада,

И дни как решето…

Но что-то делать надо,

Хоть неизвестно что.

Давайте что-то делать,

Чтоб духу не пропасть,

Чтоб не глумилась челядь

И не кичилась власть…

«Не горит» — это он и впрямь сказал легковесно об этой песенке. Не подумав. И король запел себе под нос — по рассеянности, то есть опять не подумав: «Давайте делать что-то…» Опомнился и шлепком ладони по своим губам прекратил это безобразие…

15

Крадус держал в руке куклу, изображающую Канцлера.

Марта и Желтоплюш стояли, прислонясь к стене.

— Сам я человек смешливый… — говорил король. — Не отказался бы поржать вволю на ваших представлениях! Но слушайте, все-таки меру же надо знать… Ведь если он сейчас войдет… нет, и воображать не хочу! — Его передернуло. — Вы что — о семи головах? Такие бесстрашные? Или наивные такие?

Речь шла, понятное дело, о Канцлере — о нем самом и об его марионетке.

— Ваше Величество! — Марта подалась вперед. — Мы думали, что если вернуться через столько лет…

— Ага! Вернуться? Вот я и вижу: слишком знакомы мне ваши куколки. Откуда мне знать их… а, Коломбина?

— Не имею понятия, Ваше Величество. Но я — Марта…

— Да? Очень приятно. — Крадус еще порылся в кукольном ящике и достал оттуда еще одного персонажа. — А вот это я!

Желтоплюш изменился в лице. Он пытался отрицать очевидное:

— Как — вы? Почему? Нет, Ваше Величество… марионетка без короны… и намека нет на корону… И называлась она… сейчас вспомню… полковник Хряк!

— Точно! Это меня так изобразил и обозвал так Жан-Жак Веснушка… проказник, а?! Я ведь был кавалерийским полковником до коронации. Да что я рассказываю! Вы сами все знаете! Потому и шпоры у вашего Хряка… Сценки с ним очень веселили покойного короля. Вовсю шла потеха над министрами некоторыми, сановниками… но больше всего — надо мной! Шут Жан-Жак немалую карьеру сделал на этой потехе… Кто он вам?.. Ну?.. Как, спрашиваю, достался вам театр Жан-Жака Веснушки? Запираться бесполезно, ребятки… у нас раскалываются все!

Желтоплюш глянул на Марту и, глубоко вздохнув, признал:

— Он мой отец, Ваше Величество.

Крадус повеселел: он любил, когда все упрощается.

— Вот и прелестно: прямо, без выкрутасов… Не нашему рысаку двоюродный мерин, а — отец. Папа! Значит, вы занимались почтенным ремеслом вашего батюшки на чужбине.

Марта вклинилась:

— Но мы не ту пьесу играли, Ваше Величество, мы и не знали той… У нас безобидная совсем…

Крадус еще раз приподнял куклу Канцлера:

— Коломбина, это все вы скажете вот ему! — И «Канцлер» был упрятан в короб, а потом и «себя» любовно уложил туда король, то есть Хряка.

— Но мой муж — он спас и привез вам такую персону!

— Это смягчает, да, — закивал Крадус. — Вообще, смягчить меня — раз плюнуть. Я отходчивый, смешливый, ничуть не злопамятный… поэтому не сужу никого. Судит — он. Только потерпеть вам придется, пока у него дойдут руки. Это не голова, а палата лордов, но рук не хватает: надо бы сто, а у него две…

Крадус дернул шнур звонка и повел себя как человек, сваливший с плеч докучное дело и готовый о нем забыть: он насвистывал, выглядывал в окно, озирался на часы.

— Да, вот что: вас — в одну… комнату ожидания или в разные? Вы и вправду муж и жена?

— Мы повенчаны, Ваше Величество, — сказал Желтоплюш.

— Это хорошо, а то одеял не хватает. Тогда выписку из церковной книги надзирателю суньте, успокоите его. Да, кстати, а где ваш батюшка вечный покой нашел? На каком-то… Тазобедренном острове… или я путаю?

— На острове