спрашивайте меня об этом! Довольно вам знать, что ей теперь лучше, что она спокойнее и счастливее. Все плохое уже позади, а хорошее еще впереди. Если я расскажу вам, как она выглядела, если я расскажу вам, что она говорила, если я расскажу вам все, что произошло, когда она впервые узнала правду, испуг снова захватит мое сердце, и все слезы, и стоны, которые я проглотил, снова поднимутся и задушат меня. Я должен сохранять ясную голову и сухие глаза, иначе не смогу вам передать слова Сары. – Он замолчал, достал маленький платок с белым узором на тускло-голубом фоне и вытер несколько слезинок, выступивших на глазах. – В моей жизни было столько счастья, – сказал он, глядя на Розамонду, – что мне сложно найти мужество, когда оно требуется в трудную минуту. И все же, я немец! Вся моя нация философы! Почему же один я такой мягкосердечный, словно этот милый малыш, что спит у вас на коленях?

– Погодите немного, – попросила Розамонда, – не рассказывайте нам ничего, пока не успокоитесь. Теперь, когда мы знаем, что Сара чувствует себя спокойнее и лучше, нам самим стало легче. Я не буду больше задавать вопросов. Точнее, я задам только один. – Она остановилась, и ее взгляд пытливо устремился на Леонарда.

До сих пор Леонард с молчаливым интересом слушал все, что происходило, но тут он мягко вмешался и посоветовал жене повременить со своим вопросом.

– Но на него так легко ответить! – умоляла Розамонда. – Я только хотела узнать, поняла ли она, что я с большим нетерпением ожидаю встречи, если только она позволит ее навестить?

– Да, да, – сказал старик, кивнув с облегчением. – Этот вопрос очень кстати, с ответа на него я и начну свой рассказ.

До сих пор дядя Джозеф беспокойно расхаживал по комнате, то садился на минуту, то снова вскакивал. Теперь он поставил стул между Розамондой, сидевшей у окна с ребенком на руках, и Леонардом, расположившимся на диване – так он мог без труда обращаться поочередно к мистеру и миссис Фрэнкленд.

– Когда худшее было позади, после того, как она узнала, что тайна раскрыта, – сказал он, обращаясь к Розамонде, – когда она смогла слушать и когда я смог говорить, первыми словами утешения, которые я сказал ей, было ваше послание. Она посмотрела на меня с сомнением и страхом в глазах и спросила: «Слышал ли ее муж эти слова? Не огорчили ли они его? Не разгневался ли он? Не изменился ли он в лице в ту минуту, как жена его давала вам это поручение?» А я ответил ей: «Нет, нет, не было никакого огорчения, никакого гнева, никакой перемены, ничего подобного». Тут она опять спросила: «И они не начали спорить между собой? Неужели не стало между ними меньше любви и счастья?» И я опять ответил: «Нет, нет, никаких споров! Погоди, я сейчас же пойду к этой доброй женщине, приведу ее сюда, и она лично поручится тебе за своего доброго мужа». И когда я говорил эти слова, по лицу ее словно пробежал луч света, но он так быстро исчез, и лицо ее снова потемнело. «Итак, я пойду и приведу сюда эту добрую женщину», – повторил я. «Нет, еще не время, – возразила она. – Я не должна видеть ее, я не смею видеть, пока она не узнает…» Здесь Сара замолчала, судорожно комкая в руках одеяло. Тогда я тихо спросил: «Не узнает чего?» «Того, – ответила она, – что я, ее мать, стыжусь сказать, глядя ей в глаза». Тут я сказал ей: «Хорошо, дитя мое, ты можешь вообще ничего не говорить». А она покачала головой и ответила: «Я должна обо всем рассказать. Я должна освободить свое сердце от всего, что так долго мучило и терзало его, а иначе, как я почувствую радость при виде дочери, если совесть моя не будет чиста?» Тут она опять подняла обе руки и воскликнула: «О, неужели милосердный Бог не укажет мне способа, как обо всем рассказать, и не пощадит меня перед моим ребенком?» Тогда я сказал: «Тише! Есть способ. Расскажи об этом дяде Джозефу, который для тебя как отец! Расскажи дяде Джозефу, чей маленький сын умер у тебя на руках, чьи слезы утирала твоя рука, в то горестное время, давным-давно. Расскажи, дитя, мне обо всем, и я возьму на себя риск и позор, если таковой будет, рассказать об этом госпоже. Я пойду к этой доброй и прекрасной женщине, и поделюсь горем ее матери, и, клянусь душой, она не отвернется от нас».

Старик замолчал и посмотрел на Розамонду. Она сидела, наклонив голову к ребенку, и слезы, одна за одной, медленно падали на его маленькое белое платье. Подождав мгновение, чтобы собраться с мыслями, прежде чем заговорить, она уверенно и благодарно встретила взгляд, который он устремил на нее.

– О, продолжайте, прошу. Позвольте мне доказать вам, что ваше великодушное доверие ко мне не напрасно.

– Я и прежде знал это, как знаю и сейчас, – ответил дядя Джозеф. – И Сара также это поняла. Она немного помолчала, немного поплакала, откинулась на подушку и поцеловала меня в щеку. А потом вернулась мыслями в давние времена, и очень тихо, очень медленно, глядя в глаза, рассказала мне то, что сейчас я должен передать вам, пока вы сидите здесь как судья, прежде, чем завтра вы пойдете к ней как дочь.

– Нет, не как судья! – воскликнула Розамонда. – Не могу даже слышать таких слов.

– Это не мои, а ее слова, – ответил старик. – И не просите меня говорить иначе, пока не выслушаете историю до конца.

Дядя Джозеф придвинул стул ближе к Розамонде, помолчал минуту, будто приводя в порядок воспоминания, и продолжил рассказ:

– Вам известно, что храбрый и добрый капитан Тревертон женился на актрисе. Это была гордая и очень красивая женщина, с необычайным умом и силой воли. Одна их тех женщин, которые, если что-то обещают, то непременно делают, несмотря ни на какие стеснения и препятствия. К этой госпоже и была приставлена в качестве горничной Сара, моя племянница, – в то время молодая, хорошенькая и добрая девушка, и к тому же очень, очень робкая. Из многих более смелых и расторопных девушек, желавших получить это место, миссис Тревертон выбрала Сару. Это само по себе странно, но еще удивительнее, что Сара, как только преодолела свои первые страхи и сомнения, и собственную застенчивость, всем сердцем полюбила свою замечательную госпожу с необычайным умом и силой воли.

– Я вполне верю этому, – заметил Леонард. – Самые сильные привязанности формируются между людьми, которые не похожи