Он ушел к себе в кабинет, громко хлопнув дверью, а мы остались кипеть от возмущения.

Заветную соломинку вытянул номер два — симпатичный, улыбчивый молодой человек двадцати семи лет. Ему предложили место Хетти, и он подписал себе приговор, приняв предложение.

Его звали Джед, и, хоть он и не был писаным красавцем, впечатление произвел хорошее. Он ни на минуту не прекращал улыбаться, просто лучился жизнелюбием. Рот у него все время расплывался до ушей, так что уши отодвигались к затылку, а глаз вообще не было видно; нам даже стало интересно, как скоро трудовая жизнь сотрет с его лица улыбку.

Мистер Симмондс пребывал в сильном волнении.

— Как здорово, что у нас появится еще один мужчина, — повторял он, радостно потирая ручки в предвкушении пива за обедом, мужских разговоров о машинах, а также возможности закатить глаза, вздохнуть: «Ох, эти женщины» и получить в ответ понимающий взгляд.

Джед приступил к работе после выходных, когда исчез Гас.

В то утро я удивлялась собственной выносливости. Я встала, приняла душ, приехала на работу, размышляя, в чем же я оплошала с Гасом, но, вообще-то, я чувствовала себя неплохо, правда, была немного заторможена.

Меган пришла раньше меня. Выходные она провела в Шотландии и вернулась только что. Подошла она к этому вопросу чисто по-австралийски: зачем лететь самолетом, если можно двенадцать часов протрястись в дрянном автобусе и сэкономить пять фунтов? За сорок восемь часов она успела побывать в десяти городах, подняться на две-три горы, познакомиться с какими-то парнями из Новой Зеландии, потусоваться с ними в пабе в Глазго, переночевать на полу у них в гостинице, успеть отправить открытки всем своим знакомым, не поспать ни минуты и все же выглядеть, как кинозвезда, и вернуться домой точно в срок. Она даже привезла нам гостинец — плитку шотландских тянучек, старых добрых тянучек, тех, что тверже алмаза, жуются с трудом, намертво склеивают челюсти и надолго лишают дара членораздельной речи.

Следующей явилась Меридия. Она принарядилась в лучшую из своих бархатных занавесок в честь нашего нового сотрудника и тут же набросилась на тянучки, с хрустом сорвав целлофановую обертку. Мы присоединились.

Затем пришел Джед. Он явно нервничал и стеснялся, но все равно улыбался, как идиот. Он был в костюме и при галстуке, но от этого мы его скоро отучим!

Потом примчался Гадюка Айвор и начал строить из себя делового человека: покрикивал на нас, размашисто ходил по комнате, то и дело закидывал голову и громко хохотал. Такую манеру поведения он перенял у начальников с четвертого этажа и очень любил, но ему нечасто представлялась возможность применить ее.

— Джед! — гаркнул он, изо всех сил тряся руку несчастного. — Рад вас видеть! Рад, что вы прошли! Сожалею, что не смог тогда же поздравить вас: закопался с чем-то, знаете, как это бывает? Надеюсь, эти разбойницы, ха-ха, вас не обижают, ха-ха. — Он отечески похлопал Джеда по плечу и подтолкнул его к моему столу. — Дамы, ха-ха, позвольте представить вам: последнее прибавление в нашем полку, ха-ха, мистер Дэвис.

— Джед, если можно, — пробормотал Джед.

Наступила тишина. Никто из нас говорить не мог, потому что наши челюсти были прочно склеены тянучкой, но мы улыбались и приветливо кивали. По-моему, мы дали ему понять, что рады.

Айвор, как видно, решил быть для Джеда Вергилием и провести его по всем кругам нашего служебного ада. К тому же возможность произвести на кого-то впечатление приводила его в буйный восторг (знал ведь, что мы, женщины, его ни во что не ставим), и он выпендривался изо всех сил.

Битых полчаса он распространялся о ведущей роли отдела в структуре компании, о возможностях карьерного роста для Джеда, «если будете работать на совесть», после чего с тоской взглянул на нас.

— Когда-нибудь, — заключил он, — вы даже можете подняться до моего уровня.

А напоследок сказал:

— Ну, ладно, заболтался я с вами, а время идет. Я — человек очень занятой.

Затем улыбнулся Джеду, как брату по несчастью, со скорбной улыбкой вечного труженика и с чувством собственной незаменимости отчалил в свой кабинет.

Снова воцарилось молчание. Мы все робко улыбались друг другу.

И вот Джед заговорил.

— Придурок, — сказал он, кивнув на закрытую дверь.

О счастье — Джед такой же, как мы! Меган, Меридия и я обменялись понимающими взглядами. Какое начало! А ведь он пробыл у нас в отделе всего каких-то десять минут. Будем, не щадя себя, воспитывать и направлять его, пока не станет таким же язвительным и циничным, как, ну… например, как Меридия.

Я очень старалась не думать о Гасе, и мне это почти удавалось. Если не обращать внимания на постоянное чувство легкой дурноты, я и не знала бы, как мне плохо. Свинцовый комок в горле и полное отсутствие сил для переноски пусть даже незначительных тяжестей были вторым косвенным признаком моего горя.

Но и только.

Я не уронила ни одной слезы. Я ничего не рассказывала на работе, потому что мне было лень шевелить языком. Я была слишком разочарована и удручена.

Лишь когда звонил телефон, я теряла самообладание. Мерзавка надежда выводила меня из равновесия, вырывалась из своей клетки и начинала играть на моих измочаленных нервах, но к третьему звонку я обычно справлялась с нею, загоняла обратно и тщательно запирала.

Единственный телефонный звонок за всю неделю, имевший хоть какое-то значение, был совсем не тот, которого я ждала. Звонил мой брат Питер.

Чего я никак не могла понять, так это почему ему вдруг пришла фантазия мне позвонить. Да, он мой брат, и я, наверное, его люблю, но мы никогда не проявляли друг к другу особенных чувств.

— Ты давно не заходила к нашим? — спросил он.

— Несколько недель, — неохотно призналась я, боясь, что за этим вопросом последует второй: «А не кажется ли тебе, что давно пора бы зайти снова?»

— Я беспокоюсь за мамулю, — сказал Питер.

— Почему? — спросила я. — И разве обязательно называть ее «мамуля»? Прямо как Ал Джонсон.

— Кто-кто?

— Ну, этот — «Я бы прошел сто тысяч дорог ради улыбки твоей».

В трубке замолчали.

— Люси, я и за тебя беспокоюсь, честное слово. Но послушай меня: мамуля стала какая-то странная.

— То есть? — вздохнула я, стараясь изобразить искренний интерес.

— Она все забывает.

— Может, у нее болезнь Альцгеймера?

— Люси, вечно ты все превращаешь в шутку.

— Питер, я не шучу. Может, у нее правда болезнь Альцгеймера. А что именно она забывает?

— Ну, например, ты знаешь, как я ненавижу грибы?

— Что, в самом деле?

— Да! И ты это знаешь. Все знают, как я их ненавижу!