– И где ты всему этому научился? – осведомился водитель у своего пассажира.

– Чему именно? – поморщившись, отозвался пассажир, чуть приоткрыв глаза и прищурившись, ощущая, как вся его одежда была неприятно мокрой, будто бы сам он находился не в машине, но тонул где-то глубоко под водой, поскольку ему это состояние напоминало, как раз-таки, его практики, когда он держал всё время воздух внутри себя, боясь выдохнуть, поскольку потом живительного кислорода взять будет попросту неоткуда. Однако, сканируя окружающую обстановку, писатель отметил про себя, что это всё явно было больше похоже на салон такси, чем на некое подводное царство, в чьем плену он боялся оказаться навсегда.

– Ну, вот этой самой технике, – настаивал водитель.

Грегори, не желая разбираться, как и каким образом тому удалось узнать о том, что именно происходило в его голове, и ощущая легкое опьянение, он вроде даже как нашел, что ответить, чувствуя приятное расслабление, что теплыми волнами разливалось по его телу, возникая в такт с желтоватыми отблесками света ночных фонарей за стеклом, что отражались от сугробов, аккуратно собранных в длинные вереницы образов вдоль ночной трассы, по которой несся автотранспорт.

Единственное, чего не хватало для дополнения всей этой картины – это физическое выражение того самого вайба, настроения, что заставляло сердце молодого пассажира биться всё чаще. Своеобразный выход, заключающийся в реализации этого потенциала, нашел свое выражение в музыке из мини-динамиков, что уже успели оккупировать его уши, а затем и мозг, который заработал еще усерднее под ритмичные мелодии, что как будто были специально прописаны для окружающей обстановки, и того удивительного ощущения, когда мир за окном постоянно был в движении, каждую секунду изменяя свою форму, притом, что сама сущность путешественника оставалась всё той же самой. Этот легкий трюк, который проделал мозг, заставил своего владельца ощутить себя слегка дезориентированным, в то же самое время давая отличную возможность на несколько секунд открыть и попасть именно в тот канал восприятия, в котором автомобиль с Грегори физически останавливался на месте, при этом продолжая крутить своими колесами, заставляя тем самым планету вместе с окружающим ее звездным пространством закружиться в танце, источником которого являлось сердце Грегори, которое, несмотря на помрачнение, что занимало его всё время его жизни, и что каждую новую секунду находило какую-то иную форму, притворяясь то малыми, то большими проблемами, на самом деле являлось всего лишь одним единственным отвлечением, которое всегда хваталось за любые попытки переживаний, отчаянно реагируя на всевозможные раздражители фантомного окружающего мира, что стал скрываться в начавшемся снегопаде, который, в свое очередь, медленно начал плавиться на глазах у пассажира, что растекся по сиденью, наблюдая, как на его месте возникают сконденсированные облака, благодаря той самой машине, где он находился, которая и сама изменяла форму, поднимаясь из глубин океана его дум сначала к уровню снежных улиц, а затем воспаряя куда-то высоко в небо через прошлое в настоящее. Оказавшись уже в будущем, что Грегори не терпелось поскорее испытать, и, не желая побольше ждать, он схватился за ручку и, несмотря на продолжающие поступать в его мозг предупреждающие сигналы, буквально выломал дверь, вывалившись наружу, после чего весь его мир свернулся в одну малюсенькую точку сжавшейся от восторга мышцы сердца, которое обнаружило себя в полной невесомости, парящим среди облаков.

 Не решаясь даже вздохнуть, Виктория парила в небесах острова Утконоса, даже не пытаясь понять, каким именно образом она там оказалась, поскольку это сейчас занимало ее ум меньше всего.

Первое, что ей пришло в голову – это то, что на самом-то деле всё, ею пережитое ранее, было не более чем иллюзией, странной калейдоскопической картинкой, что сложилась в ее воспаленном мозгу тем странным шлемом, что дал ей император ее собственной страны. Думая о встрече с шаманом, о котором она читала еще будучи молоденькой студенткой журфака, размышляя о том, как ей в открытую показали целый ангар трупов те же самые люди, которые, как она думала, помогут ей спасти жителей деревни, и, после фактического признания этого международного преступления, преступления против своих же граждан, против самой человечности… Виктория лишь криво усмехнулась, а затем, не в силах более сдерживаться, рассмеялась. Девушка не сдерживалась и, находясь в невесомости, одновременно с заглушающим свистом порывов ветра, что бросали ее из стороны в сторону, Виктория громко смеялась, да так, что дух захватывало. Во время этой уже ставшей по-настоящему душераздирающей истерики ее эмоции менялись на совершенно противоположные: от совершенно искренней радости от ощущения полета и осознания себя здесь и сейчас – до душераздирающего чувства несправедливости и гнева, который буквально прожигал ее тело изнутри, заставляя грудную клетку превращаться в духовку, которая медленно, но верно нагревалась, готовая взорваться изнутри в любое мгновение.

Она думала о своем ненаглядном Кайле и о той боли, что он сам, о том даже не подозревая, ей приносил, одновременно она думала и о Уильяме, из-за которого, по сути, ей пришлось в итоге переключиться на доступного Кайла, и о своем малодушии, о том, как она побоялась остаться на какое-то время одна, думая, что лучше уже не будет. Виктория злилась на саму себя, на свои личностные неудачи, в то же время прекрасно отдавая себе отчет в том, насколько ее собственные переживания в ее маленьком мирке, на самом деле, были ничтожны по сравнению с трагической судьбой целого острова, куда она волею судеб была направлена рукой судьбы или, иными словами, своей редакцией. Самое поразительное здесь было то, что, несмотря на это сравнение, которое, на первый взгляд, полностью показывало несостоятельность ее собственных претензий к жизни, по сути, на самом-то деле, являлось тем же, но немного иным по содержанию.

– Тут стоит пояснить… – думала про себя Виктория, пытаясь не разорваться от напряжения, которое испытывал ее перегруженный информацией мозг, пытающийся разложить на кирпичики ту титаническую конструкцию мира, что своим весом давила прямо на череп хрупкой девушки.

Так выходило, что боль от измен и та черствость, что развилась в ней, были вполне сопоставимы с геноцидом собственного народа, как бы безумно это ни звучало. Микромир и макромир тут в перспективе конкретного наблюдателя были на самом деле равноценны и, если бы внезапно проблема на острове разрешилась сама собой – мертвецы воскресли, а их родственники и соплеменники бы зажили вместе с ними в мире и процветании, а их правители стали бы самыми прогрессивными и просвещенными на свете людьми, и даже Кайл бы ко всему прочему был самым верным партнером, – вместе с тем, чтобы Виктория испытывала к нему те же самые чувства, что, как пламя, разжигались в ней только по отношению ко своей первой настоящей любви – Уильяму, и не было бы никаких измен, и никаких сомнений в правильности всего того, что она сама делала и чувствовала, – даже тогда Виктория наверняка нашла бы величайшую трагедию, например, в том, что количество пылинок, опустившихся ей на лицо поутру, было четным вместо нечетного. Проверить в лабораторных условиях подобную гипотезу девушка не могла, но думать так – было небольшим облегчением, будто бы сбрасыванием ответственности с себя и всех вокруг, пытаясь объяснить всё каким-то единым принципом несовершенства мира, в котором и крылись все проблемы человечества, в общем, и юной журналистки, в частности.