«Собрание было очень многолюдно, — писала наша героиня об экзаменах, — и его ответы по всем отраслям науки вызывали шумные аплодисменты (что было воспрещено)… Мое счастье может быть понято и оценено только матерью»{659}. Дашкову переполняла гордость за наследника. В трактате «О смысле слова “воспитание”» она даже бралась объяснять соотечественникам, что такое «экзамен», как если бы ее сын первым преодолел это «испытание»{660}.

Звания магистра удостаивались далеко не все выпускники. За 53 года, с 1749-го по 1802-й, его получили 104 соискателя, то есть примерно двое в год. Одним из условий конкурса являлась диссертация, Павел посвятил свой труд «Философия трагедии» сценическому искусству. Опираясь на работу ирландского публициста Эдмунда Берка, опубликованную в 1751 году, молодой студент развил мысль о том, что зрители получают наслаждение, видя ужасные и трагические веши{661}. Эта идея ежедневно находила подтверждение в семье Павла, где мать, вольно или невольно, играла трагическую роль и, купаясь в болезненных переживаниях, испытывала удовольствие. В ее доме назревали перемены — скорое расставание с сыном. Но Екатерина Романовна нашла способ отсрочить неизбежное.

«По долгу матери я должна ввести тебя в круг нового мира понятий, раскрыть перед тобой сцены, уже знакомые тебе, и дать самые верные средства извлечь из них возможно большую пользу»{662}, — говорила она в письме Павлу. Считается, что текст этого произведения имеет много общего с известным в английской литературе назидательным «Письмом лорда Честерфилда сыну» 1746 года и создан княгиней накануне отъезда из Эдинбурга{663}.

Множество конкретных инструкций показывают, что молодой человек должен был на время остаться без материнской опеки: «Не забудь, что ты едешь не для одного удовольствия, у тебя нет пустого времени… Все, что ты выучил о правах, характерах и образе правления других народов, теперь можешь поверить собственным опытом… Всего больше надобно дорожить общественным мнением, то есть внимательно следить за своими поступками…» «Спасительное недоверие себе» предохранит юношу от «тысячи ложных стезей».

Так пишет обеспокоенная мать, не имеющая возможности вовремя уберечь сына советом. «Путешественник шестнадцати или семнадцати лет не должен выказывать своих талантов. Все, что от него можно требовать — внимание… Всякая другая претензия в этом возрасте есть чистая глупость». Вспоминала ли княгиня себя в 16–17 лет, когда писала эти строки?

Итак, накануне отъезда из Эдинбурга Павлу могли дать вольную. Но не дали. Дашкова предпочла взять молодого человека с собой. Можно предположить, что такому решению способствовал скандал с гувернером: теперь княгиня не доверяла посторонним людям. Но нет, в Дублине юноше сразу же наняли некоего мистера Гринфилда, с которым он «каждое утро» повторял пройденный курс наук. Значит, была иная причина.

На побережье нашу героиню ждали «красивый и удобный дом», заботы подруг Кэтрин Гамильтон и Элизабет Морган, близкое знакомство с известной ирландской благотворительницей леди Арабеллой Денни, вечерние поездки на чай или в театр. Каждую неделю Дашкова давала бал, кроме того, она часто ездила в местный парламент слушать прения.

Если бы мать брала с собой сына, чтобы ознакомить его с чужим политическим устройством, ее поступки вполне укладывались бы в схему образовательного путешествия. Но Павел учился танцам, итальянскому языку и читал греческих и латинских классиков. Видимо, «образ правления иных народов» больше интересовал саму княгиню. «Дни мои текли спокойно и радостно, не оставляя желать ничего лучшего», — признавалась она. Всё вокруг казалось ей «счастливым и очень реальным сном», «целый год пролетел с волшебной быстротой».

Год. Очень долгая пауза для юноши, которому надлежало явиться на службу. Еще совсем недавно Дашкова спешила с образованием сына — университетский курс затри года. Теперь непозволительно затягивала его путешествие — тоже почти три года. Зачем понадобилась отсрочка? В России при массе изменений на политической арене происходило то же, что и всегда. Шла борьба партии Панина и набравшей силу группировки Потемкина. К последней по вопросу союза с Австрией примыкал брат княгини — Александр Воронцов, ставший в 1779 году сенатором.

Дашковой предстояло подумать, с кем она намерена двигаться дальше. Не стоило торопиться домой, пока горизонт не прояснится. В мае 1780 года Екатерина II направилась в путешествие в Могилев для встречи с Иосифом II. В мае же 1780 года Дашкова «с тяжелым сердцем покинула Дублин». Ей предстояло проехать по Европе, побывать в столицах, встретиться с очень высокопоставленными персонами и определить, наконец, свое место в новом политическом раскладе. Тот, кто согласился бы помочь возвышению Павла Михайловича, получил бы княгиню в качестве союзника.

Во второй декаде мая 1780 года семейство Дашковых прибыло в Лондон. Это была хлопотная и тревожная поездка, сопряженная с личными неприятностями. Но в мемуарах о ней рассказано коротко и благостно. Первое, что бросается в глаза, — зарисовка королевской семьи. Встреча с государями конституционной страны должна была представлять для нашей героини особый интерес и оставить в ее «Записках» яркий след. Но он чересчур усыпан позолотой. Монархи проявили «свойственную им доброту и любезность», «королева была примерной матерью, и ее прекрасная семья вполне заслуживала и оправдывала ее великую нежность. Я видела ее прелестных детей, действительно похожих на ангелов»{664}.

Екатерина Романовна явно не «режет правду как хлеб», а выказывает себя «мастерицей тонко польстить». Семья Георга III служила притчей во языцех не только у себя на родине, но и при всех дворах Европы. Лишь благонамеренные подданные называли короля «чудаковатым», а оппозиционеры и врачи — сумасшедшим. Огромный выводок принцев и принцесс не отличался ни умом, ни воспитанием. Королеву жалели настолько, насколько это позволяло легкомыслие столичного общества.

Первый приступ безумия постиг Георга III еще в 1765 году: королю представлялось, что Лондон затоплен, он не узнавал жену, непристойно ругался и буянил. Потребовались смирительная рубашка и кляп, чтобы успокоить его величество. Затем до 1788 года продолжалось затишье{665}, во время которого Георга и видела Дашкова.

Создается впечатление, что Екатерина Романовна пощадила британскую королевскую чету, не опускаясь до сплетен: де государь отдавал приказы давно умершим лицам, решил взимать налоги с покойников, пытался изнасиловать служанку, принял подушку за своего сына и отдубасил ее… Такая щепетильность пера особенно заметна на фоне рассказов о Петре III и Павле I. Ее легко объяснить, если учесть, что мемуары предназначались для публикации в Англии.

Однако была и другая причина доброжелательности. Система воспитания детей, принятая в семье Георга III, не могла не импонировать Дашковой. На отпрысков не оказывала влияния развращенная атмосфера двора, наследники подрастали в загородной резиденции в Кью, в строгой и даже мрачной обстановке. Им запрещалось сидеть в присутствии взрослых, читать развлекательные книги, принцев и принцесс приучали к ручному труду, кормили простой пищей, рано укладывали спать. Будущий Георг IV был всего на год старше Павла Дашкова и в тот момент производил впечатление «безукоризненного джентльмена».