– Бедокур… – шепчет она. – Ты как, ничего?

В ответ он слабо стучит хвостом по земле. Впервые за долгое время, кажется, за много лет, она плачет. От раскаяния, страха и облегчения. Хала пощадил его.

Начинается дождь, капли проскальзывают сверху сквозь голые ветки. Слышно, как вдалеке что-то ломится через лес. Слишком неуклюже для хала, даже если тот вдруг решил сделать круг и вернуться. Скорее, похоже, что целое стадо оленей продирается сквозь подлесок.

– Маргарет!

Уэс.

– Маргарет?..

Она зарывается носом в шерсть на шее Бедокура. Теперь, когда с нее словно содрали кожу, теперь, когда она открыла ему душу, не осталось ничего, кроме слабого, но упорного гнева. Гнева на то, что он воспроизвел труд ее матери. Гнева на то, что она оказалась слишком трусливой, чтобы довериться ему или вынести его сочувствие. Гнева на себя, потому что больше она не в состоянии сдерживать свои чувства. Если все вокруг рушится, как ей сохранить стены, которыми она себя окружила? Они ей больше не нужны.

Она не хочет быть одна.

– Я здесь, – тихо отзывается она. – Я здесь.

Устремляясь на голос Маргарет, Уэс не может представить себе ничего, кроме этой твари и ее жутких глаз. Ее зубы впиваются в шею Маргарет. Золотистые косы мокнут в растекающейся лужи крови. Страх вперемешку с яростью жжет ему глаза. Если с ней что-нибудь случилось…

Нет, больше он никого не может потерять.

Задыхаясь, он продирается через лес, пока не находит ее стоящую на коленях на какой-то поляне; обеими руками она обнимает Бедокура, рядом в ручье валяется ее ружье. Он хватает его, кладет рядом с ней.

– Маргарет. – Он никогда прежде не слышал собственный голос таким срывающимся и отчаянным. – Слава богу, ты цела. Я так…

Едва она оборачивается, он видит, что ее глаза мечут молнии. Этого он не ожидал.

– Что ты здесь делаешь? Это опасно.

– Само собой! – Последние три недели Уэс то и дело видел, как она замыкается в себе. Ему так осточертело мириться с тем, что она его отталкивает. Надоело смотреть, как она тонет. – Я слышал, как ты стреляла, судя по звукам, извела все пули, какие были. Что стряслось, черт возьми? И почему ты от меня сбежала?

Вдалеке рокочет гром. Маргарет не отвечает.

Опустившись рядом с ней на колени и содрогаясь от хлюпающей грязи, он видит, что ее руки испачканы светлой жидкостью, сверкающей, как толченые бриллианты. Coincidentia oppositorum. Она вытекает из раны на плече Бедокура. У него падает сердце.

– С ним все обойдется?

– Да, – она беспокойно гладит Бедокура по ушам. – Хала укусил его.

Он вызвал алхимическую реакцию у ее пса, вот что он натворил, и можно считать, что они еще легко отделались.

– Надо доставить вас обоих домой. Я придумаю что-нибудь, чтобы избавить его от боли.

Маргарет не двигается, хоть дождь и усиливается с каждой минутой. Она выглядит такой хрупкой: дождевая вода блестит на ее коже, мокрая куртка липнет к телу. Уэсу хочется дотянуться до нее, встряхнуть, рассеять чары, под действие которых она попала. Хочется подхватить ее на руки и унести домой, хотя бы для того, чтобы всю дорогу чувствовать, как их сердца бьются совсем рядом. Но их разделяет целый океан, который ему не преодолеть.

– Маргарет… – тихо говорит он. – Мы ведь уже определили, что с соображением у меня туго, так что тебе придется объяснить мне, в чем дело. Ты сердишься на меня. Я хочу все исправить, но не смогу, если ты со мной не поговоришь. Так что, пожалуйста, говори. Прошу, не надо больше отгораживаться от меня.

– Ты выглядел в точности как она. Последние несколько дней ты даже вел себя как она. Тебе есть дело до отвлеченных вещей, до твоих идеалов и амбиций. А тех людей, что прямо перед тобой, ты видишь?

Признаться, это обидно, потому что такой вопрос могла бы задать ему Мад. Значит, в нем, скорее всего, есть зерно истины.

– Конечно, вижу. Я вижу тебя.

Она вздрагивает, и он наконец понимает, что попал в точку.

– Я говорила тебе, что сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе осуществить твои мечты. Помнишь?

Воспоминания о той ночи по-прежнему туманны, словно скрыты за мокрым от дождя оконным стеклом. Но то, о чем она говорит, он помнит.

– Как нельзя лучше.

– Тогда слушай меня, когда я говорю, что ничего хорошего не выйдет из того, что ты обнаружил. Ты хочешь помочь людям, а эти исследования способны лишь навредить.

– В таком случае я сожгу все записи о них, как только мы вернемся домой, если ты этого хочешь. До этих исследований мне нет дела. Они интересовали меня, только когда я думал, что они помогут нам победить – если помогут, ну и… наверное, я все испортил. Извини. Мне так и не удалось дать тебе то, что нужно.

– Это неправда, Уэс. – Маргарет упорно смотрит на Бедокура. – Но ты прав: цикл трансмутации, который ты нарисовал, в завершенном виде позволит убить хала. Тот манускрипт, насколько мне известно, – единственный сохранившийся источник сведений об этом.

– А-а… – Уэс не уверен, что хочет знать ответ, но не спросить не может: – Я помню, ты говорила, что не знаешь, что твоя мать создала той ночью. И все-таки, что это должно было быть?

– Должно было получиться первовещество. Она выполнила то, что считала вторым этапом magnum opus. А этап, который пытался выполнить ты, идет первым.

Magnum opus – «великое делание». Процесс получения философского камня. Говорят, с ним алхимик может жить вечно – и создавать материю из ничего, подобно божеству.

– И насколько я понимаю, ты предпочла бы никому не дать довести этот процесс до конца, – заключает он.

На миг ему кажется, что она снова отгородится от него, захлопнув дверь. Слишком уж хорошо знакомо ему это выражение ее лица. Бывают моменты, когда девушка хочет, чтобы ты бегал за ней, а бывают – когда хочет, чтобы ты оставил ее в покое. И как бы ни выворачивало его от этой мысли, он уйдет, если она попросит. Ее лицо смягчается.

– Верно. Я готова на все, чтобы этого не допустить. Моя мать не всегда была такой, как сейчас. Но когда мне было лет шесть, мой брат заболел и умер во сне. После этого мать с головой ушла в работу. Все свое время она посвящала поискам, приобретению и переводу древних апокрифических текстов. И как только отыскала «Mutus Liber», ей удалось собрать воедино этапы процесса создания философского камня.

В большинстве справочников философский камень фигурирует в виде сноски, низводящей его до уровня дополнительного чтения или одного из пунктов в списке алхимических табу. Алхимики древности целиком отдавались исследованиям первовещества – «божественной искры, погребенной во мраке материи», как вещал один из наставников Уэса, – отдавались с пылом святых подвижников. Они были убеждены, что выделение этой божественной субстанции и придание ей вида философского камня и есть ключ, отпирающий темницу материальности.