– Александр Сергеевич? – преувеличенно радостно откликнулся голос на другом конце провода.

Зачем Губерман переспрашивает? Разве не узнал? Руднев помалкивал, а сам продолжал рисовать. На листе возник прямоугольник, оснащенный кружочками-колесиками. Ручка добавила к воображаемому «Мерседесу» кудряшки дыма.

– Адександр Сергеевич! – Теперь голос Губермана звучал так тревожно, словно он заблудился в темноте.

Чует кошка, чье сало съела. Руднев улыбнулся.

– Я слушаю, слушаю, – успокаивающе произнес он. – А ты ничего мне не рассказываешь, Боря.

– Эрик куда-то запропастился, – пожаловался Губерман.

– Вот как?

– Телефон не отвечает, дома никого. И другие пацаны исчезли...

– Какие еще пацаны? – машинально одернул собеседника Руднев. – Охранники из твоей фирмы, что ли?

– Hу да... охранники.

– В поселке кто-нибудь дежурит?

– Трое.

– Трое, – повторил Руднев. Он как раз закончил рисовать пять могильных холмиков с крестиками. Очень наглядно. Восемь минус пять будет три. Все сходится. – Что с заказчиками? – спросил он.

– Один сегодня окончательно созрел, Александр Сергеевич. Деньги приготовил, особняк себе подыскивает. А Эрика нет. Я же не могу сам... – Губерман запнулся.

Конечно, он не мог сам – пытать, убивать. Bсe всегда чужими руками.

Разглядывая изрисованный лист, Руднев сказал:

– Заказчик – это хорошо. Дорога, как говорится, ложка к обеду. Вечером можно будет разыскать этого твоего заказчика?

– Легко.

– Тогда будь на месте, Боря. Из офиса никуда не отлучайся. Я подошлю специалистов, поработаете вместе.

Губерман принялся что-то пояснять своим напряженным, вибрирующим голосом, но Руднев заткнул его одним движением пальца. Положив телефонную трубку, он попытался определить, что за картина у него вырисовывается, и грязно выругался. Бред абстракциониста! Ни в какую логичную схему события последних дней не укладывались.

Рудневская рука яростно смяла лист бумаги вместе с маленьким человечком, изображавшим Борю Губермана.

* * *

Шестое чувство не обмануло Руднева – голос главы АОЗТ «Самсон» действительно звучал взволнованно. Хотя причиной тому послужило решение, принятое Губерманом, о котором Руднев пока что ничего не знал.

Мыслей в голове скопилось, как перьев в подушке. Время от времени в кабинет заглядывали сотрудники, что-то докладывали, в чем-то оправдывались, а он их в упор не видел. Якобы выслушивал, деловито кивал и отправлял восвояси небрежным взмахом руки: позже разберемся. В действительности же дела фирмы уже абсолютно перестали волновать Губермана. Он был занят тем, что обзванивал различные банки, трастовые компании и прочие места, куда мало-помалу вкладывал свои капиталы, утаенные от «семьи».

Чем дальше продвигалась работа, тем азартнее посверкивали стеклышки губерманских очков.

Некоторые из Бориных должников пытались оттянуть сроки выплат, ссылаясь на разные глупые обстоятельства, но он четко говорил, куда должны быть перечисленны деньги не позднее 10.00 завтрашнего утра, не ленясь лишний раз напомнить, где и на кого он работает.

На самом деле Губерман отныне работал исключительно на самого себя, горячо уважаемого и трепетно любимого. Вырисовывающаяся итоговая цифра – пять миллионов долларов – придавала ему уверенность в завтрашнем дне. До послезавтрашнего дня Губерман задерживаться в директорском кресле не собирался. Подсунуть Рудневу друга детства, Макса Мамотина, а самому срочно сваливать за границу – таков был его план. Как говорил смертник на электрическом стуле, «некогда мне тут с вами рассиживаться».

Что ж, в принципе Боря Губерман вовремя почуял, что запахло жареным, и все просчитал верно. Но не учел лишь одной мелочи. В самый разгар переговоров с лимасольским «Hellenic Bank» в кабинете генерального директора АОЗТ «Самсон» ожили милицейские микрофоны, включавшиеся до сих пор урывками, в целях экономии магнитофонной пленки. Медленно и неумолимо вертелись бобины, фиксируя каждое слово, произнесенное Губерманом. И обратного хода у этого процесса не было.

Планета Земля продолжала выделывать в пространстве сложнейшие кульбиты, а ее разумные обитатели, если только не покоились в могилах и не спали, так же неустанно вращались среди себе подобных, выясняя и налаживая свои непростые человеческие отношения. Один только маленький изгой по имени Саня был предоставлен самому себе. Во всяком случае он чувствовал себя так – самым одиноким существом во Вселенной.

Пришел ко мне нелепый сон... Душит мрак со всех сторон...

Кажется, получилось неплохо, подумал он и тут же скорбно улыбнулся своим мыслям. На самом деле все получилось плохо, так плохо, что хуже не придумаешь. Он сунул в рот сорванный колосок и с остервенением впился в него зубами. Когда стебель был измочален до неузнаваемости, четверостишие приняло законченный вид.

И вижу я из темноты: уходишь ты, уходишь ты...

Стало жаль себя до слез. Даже Ксюху Саня жалел не так сильно, как себя. Потому что для нее все закончилось. А Саня...

Чем выше поднималось солнце, тем более бессмысленной представлялась в его беспощадном свете затеянная вылазка. Это был не Дикий Запад, и дело происходило не в ковбойском поселке, а в самом обычном, дачном, где не принято орудовать «кольтами» среди бела дня, даже если кто-то возомнил себя мстителем из Техаса. И засел Саня не в каком-нибудь живописном каньоне, а на краю мирного пшеничного поля, откуда виднелась незатейливая шиферная крыша сторожки. Под этой крышей обитали амбалы, которые не стали бы изображать из себя трех перепуганных поросят, если бы Саня вздумал колотить в дверь, потому что на злого и страшного Серого Волка он никак не тянул. Исходя из этого обидного для него факта, он решил устроить засаду у дороги. В полусонных грезах все происходило легко и просто. Вот три амбала открывают ворота и едут в своей амбальской машине по своим амбальским делам. А вот на их пути внезапно встает вооруженный человек. Невысокий, но смелый и решительный. Бах, бах, бах! – в лобовое стекло. Конец эпизода. Уносите покойников.

Так выглядело все ночью. Теперь взведенный курок револьвера напоминал Сане вопросительно открытую пасть, ждущую от обладателя конкретных действий – прямых и бесповоротных. Хуже всего было то, что Саня не знал, как возвратить курок в исходное положение. По его убежднию, это могло закончиться выстрелом, громким, оглушительным выстрелом. Может быть, он ошибался. Но экспериментировать почему-то не хотелось.

Саня с ненавистью посмотрел на револьвер и с не меньшей ненавистью на солнце, не пожелавшее отложить восход на потом. Теперь обязательно придется что-то делать: то ли использовать похищенный револьвер по назначению, то ли возвращать его Громову. Никогда еще Саня не ощущал неопределенности и бессмысленности своего существования так остро, как сегодня.