В нескольких шагах от него валялся полуразложившийся трупик суслика (сурка? хомяка?). Сквозь его оскаленную пасть и пустые глазницы оживленно сновали муравьи. Возможно, незадолго до смерти суслик тоже вынашивал мстительные планы. Теперь валялся, ни на что не годный, и пованивал дохлятиной.

Приснилось мне, что умер я. Ах как холодна земля! И слышу я: из темноты...

Когда до Саниных ушей донесся шум автомобильного двигателя, он привстал и увидел, как от ворот в его направлении движется красная машина. Две антенны колыхались над ней подобно рапирам, которые пробуют на гибкость. За рулем сидел один из ненавистных амбалов. Наступил момент истины.

Саня вышел на обочину, лихорадочно прикидывая, какой глаз следует зажмурить во время выстрела. Левый?

Машина неумолимо увеличивалась в размерах. Уже можно было расслышать постреливание камешков, вылетающих из-под ее колес – паф... паф... паф...

Или все же следует зажмурить правый глаз?

Пока Саня соображал, прикрывая револьвер корпусом, автомобиль, раскачиваясь на волнистой дороге, неспешно проплыл мимо. Грозный и неуязвимый, как танк, в который не отважился швырнуть гранату маленький солдатик.

Уязвленный и подавленный, вернулся Саня на свой наблюдательный пост за кустом репейника и попытался взбодрить себя добрым глотком водки, оказавшейся теплой и невероятно вонючей. Никакого заряда бодрости выпитое не принесло. Крабовые палочки, механически перемалываемые Саниными зубами, не имели вкуса. На душе было пакостно – самое подходящее состояние для того, чтобы придумать завершающий куплет.

И вижу я из-под земли, как чужие руки увели...

Кого и куда увели чужие руки, связно изложить не удавалось. Саня задумчиво всколыхнул содержимое бутылки и попытался подстегнуть творческое воображение еще одним глотком. Закончилось это полным конфузом. Фыркнув, как будто он собирался гладить отсутствующую сорочку, Саня выплюнул изо рта ядовитое пойло и удушливо закашлялся. Бутылка, сверкая на солнце, полетела в пшеничные дали, к которым, несмотря на этикетку, не имела ни малейшего отношения.

Хорошо бы отправить вслед за ней вонючего суслика или самому перебраться от него подальше, вяло подумал Саня, но с места не сдвинулся. Он не нашел бы себе места даже в самой густой тени, как не находил его под палящим солнцем. Не осталось у него таких дел, ради которых стоило бы суетиться, двигаться.

– Саня!.. Са-а-аня!..

Это вновь подал голос Громов – в который раз за это утро? И снова Саня не откликнулся. Он окончательно возненавидел этого человека. Громов был способен на такие поступки, которые оказались не под силу Сане. И никакие поэтические метафоры не могли подсластить эту горькую пилюлю.

Прошло еще некоторое время, и объект Саниной ненависти возник на чужом участке. Спокойный, невозмутимый, он как ни в чем не бывало расхаживал вокруг принадлежащего совсем не ему джипа, а потом и вовсе забрался в него, как в свой собственный. Этого и следовало ожидать, желчно подумал Саня. Такой же бандюга, как все те, с кем он воюет. Ничем не лучше. Даже хуже, значительно хуже, потому что притворяется положительным героем. Подонок и лицемер.

Джип завелся. Стронулся с места. Промчался мимо на всех парах, преследуемый черным псом. Громов уехал в неизвестном направлении, бросив Саню на произвол судьбы. Сломал ему судьбу и бросил. Чтоб он сдох!

Как только в раскаленном, зыбком воздухе повисло это проклятие, Саня понял, как ему быть дальше. Провожая взглядом удаляющийся джип, он постепенно оживал, словно с его души мало-помалу снимали тяжелый камень.

В беспросветном отчаянии, охватившем Саню, наметился выход, свет в конце тоннеля. Прямая дорожка в милицию, где следует все честно рассказать, от начала до конца. Чего невиновному человеку бояться? Зачем прятаться? Саня никого не калечил, не убивал. Пошел на поводу у безумца, верно. Стал свидетелем его преступлений, да. Но не более того. За то, что не сразу сообщил об убийстве Ксюхи, по головке, конечно, не погладят. И поделом! Он с готовностью искупит свою вину. Зато Ксюху экс... эксгумируют и похоронят по-христиански. И с квартирой разберутся. А Саня начнет все заново, начнет, как говорится, с чистого листа. Станет вести нормальную, осмысленную жизнь. Он молод, умен, талантлив. У него все еще впереди, так что нечего строить из себя безразличного ко всему суслика, откинувшего лапки кверху. Все, что произошло в этом проклятом поселке, – это просто...

– Бред какой-то! – с наслаждением выговорил Саня. И повторил с еще большей убежденностью: – Бред сивой кобылы!

Стало легко и просто. Один только изготовленный к пальбе револьвер мешал окончательно отделаться от прошлого. В милицию следовало идти с чистой совестью и полностью разоружившимся, иначе не так поймут – ненароком запишут в пособники убийцы.

Осторожно сжимая в руке ребристую рукоять смертоносного механизма, Саня зашагал в направлении ставка, мечтая поскорее услышать бульканье, с которым утонут страшные воспоминания.

Концы в воду, думал он на ходу. Вот и весь сказ.

На слабые попытки вьюнков удержать его, цепляясь за ноги, Саня не обращал ни малейшего внимания.

* * *

Одиночество и тишину Ванька переносил плохо, еще хуже, чем головную боль с бодуна. А потому из дома выбрался он ранехонько, еще затемно. И часам к десяти утра находился в состоянии легкого ошеломления, вызванного распиваемой из горлышка водкой. Если он родной дочери больше не нужен, то себе – тем более. Таков был на сегодня Ванькин наипервейший тост.

На заветный островок Ванька больше не совался, отпугиваемый его жутковатым видом. Омертвелый, почерневший, как гнилой зуб великана, торчал он посреди ставка немым укором неизвестно кому. Ванька на него старался не глядеть, от перышка самодельного поплавка глаз почти не отрывал. И все равно остров давил его своим присутствием, пока водка как следует не разогналась по Ванькиным жилам, подобно белке в колесе.

Ведерко, прихваченное Ванькой, оставалось абсолютно пустым. Пропал его рыбачий дар, зато жажда все усиливалась. Сделав очередной обжигающий глоток из горлышка, Ванька потянулся за сигаретами и поперхнулся от неожиданности. За его спиной стоял невесть откуда возникший парень. Вроде как улыбчивый, даже симпатичный. А глаза пустые, как у дохлой рыбы. Оттого и усмешка его скорее пугала, чем радовала. С таким же выражением лица Ванькин сосед кабанчиков забивал.

– Рыбачим? – спросил улыбчивый.

– Оно так, – осторожно согласился Ванька, прислушиваясь к хлопанию автомобильной дверцы за кустами. Не один, значит, гость пожаловал. Так и оказалось.

Пока первый парень, посмеиваясь, какой-то анекдот про рыбалку рассказывал, по тропинке спустился его приятель, коренастый, плотный и плешивый, хотя больше тридцати ему не дашь. Оба в пиджаках, несмотря на несусветную жару. От этого смотрелись они подозрительно, как шпионы или инопланетчики. В горле у Ваньки враз сухо сделалось, словно он с десяток песен без передыху отгорланил.