– Что я? – встрепенулась Симочка.

– Как там тебя бабушка-смолянка натаскивала: «Чтобы муж мог в любое время поцеловать тебя в любое место». По идее, тебе предназначено быть любимой девочкой, опекаемой мужем-папой, – игривой, смешливой певуньей, радующей глаз и сердце. А вместо этого ты получила на руки сыночка Левушку и валандаешься с ним как мамка, наступая на горло собственной песне.

Сима порозовела, сказала, потупившись в пол:

– Богу виднее.

– Богу? Да ему давно не до нас. Сидит на крыше, как я бывало сиживала в моменты облома, пригорюнившись, ноги голые свесив, говорит: устал как собака, до чего вы мне все надоели, вспоминаете, когда что-нибудь надо от меня, хоть бы кто обо мне подумал, пожалел, один как перст мыкаюсь, и все мое творение – полное говно!

– В аду не боишься гореть? – душевно поинтересовалась Симочка.

– Не боюсь! В аду хоть напрягаются, потеют, а в раю болтаются без дела, тунеядцы, на лаврах почивают. Наливай, Надя!

Надя налила нетвердой рукой.

– А в чем твое призвание? – спросила она Александру.

– Черт его знает. Ищу.

Сима молчала, задумавшись, сложив руки на коленях.

– Ты ропщешь, Камилова, – сказала она вдруг с несвойственной ей строгостью.

Александра глянула на Симу, подняв бровь.

– Ропщу. И буду роптать. Потому что не понимаю, зачем так морочить людей.

Сима обхватила горло рукой, сглотнула – было видно, что она волнуется, преодолевает робость в себе, собирается с силой. Уголки ее библейских глаз опустились к скулам, и в лице проступило новое незнакомое выражение. Когда она заговорила, голос ее слегка подрагивал, но речь была ровной, без обычных заминок:

– Времени так мало, жизнь – хрупкая, и не знаешь, когда она кончится… В больнице, когда они вытащили меня оттуда, до меня стало доходить – боже ты мой, как хорошо жить! В небо смотреть, дышать, по траве ходить. Да за одну эту ночь, за то, что рядом сидим, разговариваем обо всем, я бы… – Подбородок ее мелко задрожал. – Какие вы, девочки, дуры неблагодарные, гордые… Да и пусть не так живем, наплевать, как можем, так и живем… Но ведь живем же. Этого могло не случиться, понимаете, могло не случиться!

Из широко раскрытых Симочкиных глаз поползли слезные дорожки по щекам; Александра, крепившаяся весь вечер, сломалась, подскуливая, рванулась к Симе, обняла ее за раненую шею; Надя притулилась с другой стороны, и втроем, уткнувшись друг в друга, уже не стесняясь, не сдерживаясь, поплакали всласть, до изнеможения, вымывая из души тяжелый песок. Пока не вымыли весь, без остатка.

И стало легко.

Вышли во двор, умылись, поливая друг другу из ковшика дождевой водой. Тихо вздохнула Симочка.

– Как будто кончился какой-то этап, – подытожила Надя.

– Главное, что сеточки в глазах нет, – сказала Александра и приблизила свое лицо к Надиному. – Белка, у меня еще нет сеточки в глазах?

– Нету у тебя никакой сеточки, – успокоила Надежда.

– Вот я и говорю: живые, курилки! – засмеялась Камилова.

Пели не щадя себя соловьи, призывая подругу. На озере раздавались крики ночных купальщиков. Одуряюще пахло жасмином. Откуда-то доносилась нежная музыка. Где-то гуляли. Обнимались. Пили вино. Признавались в любви. Таяли в небе звезды, так и не успев разгореться.

Александра растрепала обеими руками волосы на затылке.

– Я, кажется, поняла свое призвание.

– Ну? – спросила Надя, ставя на плитку чайник.

– Быть вечной блудницей. Любить всех мужчин без исключения. Вот настоящий простор для творчества – мужчина! О, какой бы я была чуткой, душевной блудницей! С какой самоотдачей трудилась!

Сима упала навзничь на кровать и, дрыгая ногами, зашлась истерическим хохотом.

– Ой, я не могу, – вторила ей Надя, хватаясь за ребра. – С ума сойти от тебя можно. И где бы ты трудилась с такой самоотдачей?

– Не будьте курицами, я вам сейчас нарисую картину, – вдохновенно продолжала Саша, взмахивая руками. – Вообразите – такой приют для уставших путников на перекрестье караванных путей. А я – хозяйка. Я не спрашиваю, откуда они пришли и куда идут, просто принимаю и даю прибежище усталой душе. В сущности, бескорыстно. Я бы читала в их сердцах и вдохновляла бы на битву жизни. Такая неизбирательная любовь. Вам бы тоже нашлось там дело по призванию, – продолжала она, почесывая мизинцем бровь.

– Это какое же, – хихикнула Симочка и поправила каштановые кудри за ухом.

– Ты, Симка, играла бы на лютне и пела, услаждая слух странников, а ты бы, Надя, – утешала их ласковым словом, прикладывала примочки к ранам, ну и еще по хозяйственной части. В древности, между прочим, были такие священные проститутки. Чем не Божье дело?

– А дети? – вдруг заинтересовалась с тахты Симочка.

– Что дети? Нарожали бы от кого захотели.

– А продукты там, вода, всякое такое, – откликнулась Надя из кухни, разливая по чашкам чай.

– Мужики бы привозили.

– А если бы они того-этого… хамить начали.

– Ты что, их бы убили, мы же в служении… Святые, – объяснила Александра.

– Верно.

Начали заинтересованно обсуждать детали, предметы обстановки, уточняли обязанности. Надя предложила для совсем усталых, стареньких путников выделить отдельное помещение и оставить навсегда.

– У нас не богадельня, – обрезала ее Сима.

После приступа общего хохота первой опомнилась Надя:

– Симка, ты посмотри, что она с нами делает! Камилова, ты же мистификатор, зараза такая! Блудницей душевной она хочет быть. И нас туда же.

– Я – искренне, – прижала руку к груди Александра. – Я про призвание. В высоком смысле, дуры вы!

– Ну а с вечной любовью как быть? Веришь?

Глаза у Александры сверкнули желтоватым огнем.

– Верю, дорогие мои. И если все мне скажут: это не так, я буду стоять одна на скале против всех и скажу: это так! Я еще встречу вечную любовь. Может, не в этой жизни. – Она улыбнулась и закончила, глядя в окно: – Верю в великую возможность невозможного.

– Ты самая изумительная из всех безумцев, – тихо сказала Надя.

Симочка судорожно зевнула.

Короткая белая ночь кончалась. Набирало цвет небо. Пахло жасмином.

– Ты не забыла, какой сегодня день? – напомнила Надя.

– Сегодня уже пятое июля, день дружбы. Сейчас взойдет солнце. Наполни бокалы, белка. Выпьем за дружбу.

– И мне налейте, – потребовала Симочка. – Ну, пожалуйста, чуть-чуть.

Они вышли в сад с рюмками в руках, ожидая первого луча солнца. И когда он сверкнул в ветках берез, чокнулись, соединяясь головами.