— Тёрка на метадон кончилась, — говорит он, не взывая к состраданию и не надеясь на него. Потом в его мёртвых глазах вспыхивает слабый огонёк. — Слы, Свонни, тебе с этого чё-то выгорает?

— Когда закрывается одна дверь, открывается другая, — улыбается Джонни своим гниющим ртом. — Тут я зашибаю больше капусты, чем на наркоте. А сейчас, извини, конечно, Сильвер, но мне надо зарабатывать себе на ёбаную жизнь. Вдруг кто-то увидит, как честный солдат базлает с торчком. Пока.

Сильвер просто принимает это к сведению, спокойно проглатывая оскорбление:

— Тогда попрусь в клинику. Может, кто продаст колёсико.

— Оревуар, — кричит Джонни ему вдогонку.

У него стабильный бизнес. Одни люди украдкой опускают монетки в его шляпу. Другие, возмущённые вторжением нищеты в их жизнь, отворачиваются и решительно смотрят вперёд. Женщины дают больше, чем мужчины; молодёжь — больше, чем старики; люди самого скромного достатка щедрее тех, кто процветает.

В шляпу ложится пятёрка.

— Господи вас благослови, сэр, — благодарит Джонни.

— Нет, это мы должны благодарить вас, ребята, — говорит мужчина средних лет. — Как страшно потерять ногу в таком молодом возрасте!

— Я ни о чём не жалею. Конечно, можно обозлиться на весь свет. Но у меня другая философия. Я люблю свою страну и мог бы всё повторить сначала. И потом, я считаю, что мне повезло — ведь я вернулся назад. А сколько друзей я потерял в той драчке на Гусиной лужайке! — Джонни смотрит перед собой тусклым, отсутствующим взглядом. Он уже готов сам себе поверить. Потом поворачивается к мужчине. — Но когда встречаешь таких людей, как вы, тех, кто помнит, кому не всё равно, то понимаешь, что всё это было не зря.

— Удачи вам, — тихо говорит мужчина, разворачивается и поднимается вверх по лестнице на Маркет-стрит.

— Поц ебучий, — бормочет про себя Джонни, тряся склонённой головой в приступе беззвучного смеха.

За пару часов он сделал 26 фунтов 78 пенсов. Дела идут неплохо, и работа не пыльная. Джонни умеет ждать: даже Британская железная дорога в самый нефартовый день не сможет пересрать его торчковую карму. Однако абстиненция заранее предупреждает о своих жестоких намерениях лёгкими кумарами — пульс подскакивает, а поры выделяют обильный ядовитый пот. Он решает, что пора закругляться и скипать, но тут подходит худенькая, хрупкая женщина.

— Ты служил в королевской армии, сынок? Мой Брайан тоже служил в королевской армии, Брайан Лэдлоу.

— Э, во флоте, миссис, — Джонни пожимает плечами.

— Брайан не вернулся, царство ему небесное. Ему был двадцать один год. Сыночек мой. Такой хороший парень, — глаза женщины наполнились слезами. Её голос понизился до глухого свиста и стал ещё более жалостным из-за своей беспомощности. — Знаешь, сынок, я буду ненавидеть эту Тэтчер до самой смерти. Не проходит и дня, чтоб я не проклинала её.

Она вынимает кошелёк, достаёт двадцатифунтовую банкноту и всовывает её в руку Джонни:

— Вот, сынок. Это всё, что у меня есть, но я хочу отдать их тебе, — она начинает рыдать и уходит прочь, еле держась на ногах; кажется, будто её пырнули ножом.

— Господи вас благослови, — кричит Джонни Свон ей вслед. — Господи благослови шотландских солдат. — Потом он громко хлопает в ладоши, предвкушая, как смешает циклозин с метадоном, который у него уже есть. Психометадоновый коктейль: его билет в рай, маленький частный раёк, над которым смеются непосвящённые — им никогда не постичь этого блаженства. У Элбо целая куча циклозина, который ему прописали против рака. Сегодня вечером Джонни навестит своего больного друга. Элбо нужны Джоннины колёса, а Джонни — его психотропные таблетки. Взаимное совпадение интересов. Да уж, господи благослови шотландских солдат, и господи благослови британское здравоохранение.

Ветреная, дождливая ночь. Над головой нависают грязные тучи, готовые обрушить свой тёмный груз на граждан, суетящихся внизу, в сотый раз за сегодняшний день. Толпа на автобусной остановке похожа на контору собеса, вывернутую наизнанку и облитую нефтью. Десятки молодых людей, лелеющих радужные мечты и живущих на ничтожные средства, угрюмо стоят в очереди на лондонский рейс. Дешевле добраться только стопом.

Автобус едет из Абердина с остановкой в Данди. Бегби стоически проверяет купленные предварительно билеты, а потом злобно пялится на людей, уже севших в автобус. Оборачиваясь, он оглядывается на «адидасовскую» сумку, стоящую у его ног.

Рентон, уверенный в том, что Бегби его не слышит, поворачивается к Картошке и кивает на их задиристого дружка:

— Надеется, что какой-то мудак сел на наши места. Повод, чтоб закатить разборку.

Картошка улыбается и удивлённо поднимает брови. Глядя на него, Рентон размышляет: «Никогда нельзя точно сказать, насколько высока ставка». Эта ставка большая, тут никаких сомнений. Ему нужен был этот укол, чтобы успокоить нервы. Первый укол за последние несколько месяцев.

Бегби разворачивается, его нервы на пределе, и бросает на них злобный взгляд, словно бы почувствовав спиной их неуважение:

— Где Дохлый, блядь?

— Э, я без понятия, это самое, — пожимает плечами Картошка.

— Он придёт, — говорит Рентон, кивая на «адидасовский» бэг. — У тебя двадцать процентов его дряни.

Это вызывает у Бегби приступ паранойи:

— Говори тише, ёбаный ты поц, блядь! — шипит он на Рентона. Он озирается, косясь на пассажиров и отчаянно пытаясь поймать хотя бы один-единственный взгляд, чтобы выместить на нём ярость, бушующую в нём и грозящую его раздавить, а там будь что будет.

Нет. Он должен контролировать себя. Слишком много поставлено на карту. На карту поставлено всё.

Тем не менее никто не смотрит на Бегби. Те, кто его всё же замечает, чувствуют исходящие от него флюиды. Они применяют тот особенный талант, которым обладают некоторые люди: притворяться, будто психи невидимы. Даже его приятели стараются не встречаться с ним взглядами. Рентон натянул на глаза свою зелёную бейсбольную кепку. Картошка, одетый в футболку сборной Ирландии, пасёт блондинку с рюкзаком, которая как раз сняла его и выставила перед ним свою задницу, туго обтянутую джинсами. Второй Призёр, стоящий в сторонке от остальных, без конца пьёт, охраняя внушительных размеров багаж, состоящий из двух белых пластиковых сумок.

По ту сторону толпы, за небольшим домиком, именующимся баром, Дохлый беседует с девушкой по имени Молли. Она проститутка и ВИЧ-инфицированная. По ночам она иногда околачивается на автовокзале и снимает парней. Молли влюбилась в Дохлого, после того как он позажимался с ней в дрянном лейтском диско-баре несколько недель назад. Дохлый по пьяни начал доказывать, что ВИЧ не передаётся через поцелуй и в подтверждение этого почти весь вечер целовался с ней взасос. Потом он, правда, впал в истерику и раз пять чистил зубы, прежде чем лечь в постель. Он провёл бессонную, тревожную ночь.