Культурное влияние этих необычайных трагических событий нельзя недооценить. В ходе исследований было доказано, что в результате невероятных по своим масштабам стихийных бедствий зарождаются религии – и видоизменяются, похоже, тоже{433}. В эту эпоху роль женщины в христианстве все чаще умалялась – возможно, из-за нарастающего беспокойства по поводу конца света, последствий стихийных бедствий, ширящейся популярности идей святого Августина о первородном грехе, а также, конечно, из-за влияния «читален», в которых пытались сформировать для вероучения «официальную» легенду, главная роль в которой отводилась мужчинам. Похоже, тогда считалось, что христиане чем-то прогневили Бога. Постепенно мы приходим к выводу, что авторитет женщин – показатель ослабления веры.

А в VI в. произошло поистине зловещее явление мирового масштаба, самая серьезная катастрофа из тех, что доводилось переживать Северному полушарию за последние 2000 лет. В Ольстере и Китае погиб весь урожай, Средний Восток накрыло «сухим туманом», а еще сообщали, что город Теотиуакан на территории современной Мексики начал постепенно угасать. О причинах всех этих потрясений много спорили, приписывая их то извержениям Кракатау, то падению метеорита или кометы, то каким-то другим событиям. Какова бы ни была первопричина, все эти изменения в природе вызвали распространение возбудителя нового заболевания, которое мы попросту называем чумой.

Чума через египетские порты стремглав мчалась из Азии по действующим торговым путям{434}. Она добралась до Константинополя весной 542 г. и в первый раз не отступала в течение четырех месяцев. На протяжении следующих ста лет она разражалась еще несколько раз: последние серьезные эпидемии наблюдались в 687 и 698 гг.

Болезнь в городе протекала поистине жутко. Наступил голод. Люди, естественно, считали, что эти невзгоды ниспосланы им Богом. Умерших было столько, что, по рассказам, там, где ныне располагается район Галата и где сегодня в городских парках играют дети, рыли общие могилы. Трупы сгружали на корабли и отправляли их в открытое море. По самым скромным подсчетам, город едва не опустошился: погибло 20 % населения. Задумайтесь на мгновение, каков был ужас! В середине 540-х гг. в Константинополе ежедневно умирали по 900 человек, и среди них, вероятно, был и Трибониан, правая рука Юстиниана.

Юстиниана смерть не коснулась, хотя в какой-то момент в паху у него появились характерные вздутия{435}. Человека послабее такие испытания могли бы сломить, но Юстиниан встретил поразившие Константинополь невзгоды ответными мерами. Юстиниан велел восстановить разрушенные стены в Дурресе, что в Иллирии (на территории современной Албании, римская провинция называлась Illyricum), там, где начинается Эгнатиева дорога. Над головами сбывающих курево подростков и рядами цыганок, торгующих бельем жгучих расцветок, до сих пор едва различим его вселяющий надежду символ, древо жизни.

Несмотря на регулярные походы в бани в Прусе, императрица Феодора умерла молодой – в 548 г. 20 лет ее тело лежало в порфировой гробнице в ее собственном мавзолее по соседству с императорским, который примыкает к церкви Святых Апостолов. На протяжении десяти лет после ее смерти все триумфальные процессии с участием Юстиниана проходили через мавзолей – только чтобы он мог поставить свечку своей августе. Но в ноябре 565 г., пробыв у руля власти 38 лет, Юстиниан покинул свой пост, присоединившись к своей любимой танцовщице.

Этих двоих тянуло друг к другу – и они вводили реформы и инновации, строили и колонизировали. Прокопий, пожалуй, был не так уж неправ, когда ехидно заявлял, что в этой паре верховодит именно Феодора. Ведь неуверенный характер Юстиниана, вполне возможно, отражается в его Кодексе, который, любопытным образом, и проводил изменения, и оставался неизменным.

Наши источники сведений об императорской чете в высшей степени образны. Возникает вопрос, что же такого увидел Прокопий во время этих африканских походов, что в нем зародилась такая лютая ненависть к верховным правителям? Может, он был одним из тех подпольных язычников при дворе, трясущихся от страха, что их убьют во имя крови Христовой? И потому так держался за сведения, которые можно обернуть против своего господина? Эдакий средневековый обличитель?

Чем бы он ни руководствовался, а в труде «О постройках» мы видим восхваление Юстиниана и его деятельности в Константинополе, тогда как в «Секретной истории» Прокопий сурово осуждает императора и Феодору.

Великолепные мозаики в Равенне (благодаря Юстиниану Византийская империя вернула себе этот город), в церкви Сан-Витале, увековечили развитие отношений между Феодорой и Юстинианом, а также отношения к ним тех, кто шел по их благоухающим, сияющим стопам в Константинополе, которому подчинялись земли, протянувшиеся уже более чем на миллион квадратных миль. Здесь – она с нимбом, в расписной мантии, а мудрецы несут ей дары, будто Матери небесной, а он – в образе тринадцатого апостола. Эти двое и в смерти, как и в жизни, царствовали при константинопольском дворе, словно на Страшном суде в Царстве Небесном. Феодора с Юстинианом знали, что в Евангелии – истина, ведь им довелось испытать это: блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.

Море не только приносило Юстинианову городу беды, оно и открывало перспективы. К 500 г. византийский флот был самым мощным в мире. Для цивилизации, существующей у берега моря, корабли имеют огромное значение. Постепенно для «города вселенской мечты» и его конкурентов контроль над ключевыми морскими портами стал рыболовной сетью, а морская торговля – уловом. Вершители же судеб той эпохи жаждали превосходства в связях с любыми субьектами, которые окажутся наиболее экономически и политически актуальными – будь то египетская Александрия, сицилийская Сегеста, ливийская Лептис-Магна, греческий Лепанто или Галлиполи в Дарданеллах.

Так что с исключительной уникальностью Византия, Константинополя, Стамбула было уже не поспорить!

Горожане, похоже, тоже ценили эти воды, «венком окружавшие» их город. Юстиниан даже принял закон, запрещающий загораживать вид на море: не разрешалось возводить строения ближе 30 метров от берега моря. Для строительства неизбежно появлялись лазейки, и отдельные проныры ставили навесы, сооружая под ними постройки: «Одна из наиприятнейших красот нашего царственного города – вид на море… Любому, кто перекрывает его, вменяется снести возведенное здание, после чего уплатить пеню в десять фунтов золотом»{436}. Те же, у кого был вид на море, радовались своему везению. Поэт Павел Силенциарий восторгался: «С трех сторон мне открываются прекрасные просторы моря, отовсюду освещаемые солнцем. Когда меня обнимает окутанная шафраном Заря, ей так приятно, что и не хочется отправляться к закату»{437}. Агафий Миринейский писал: