Я подняла книжку, показывая обложку.

– “Энн из Зеленых Крыш”. Вы читали? – Наконец-то у меня есть возможность обсудить с кем-то эту чудесную книгу. Девушка молча покачала головой. Я энергично принялась рассказывать: – Она тоже сирота, и у нее тоже много веснушек, которые ее бесят. Это одна из моих любимых книг, потому что героиня похожа на меня.

Девушка все молчала, наша беседа начала становиться несколько односторонней.

– А у вас какая любимая книга?

– О людях вроде меня книг не пишут.

Печально. У каждого человека должна быть книга, в которой он бы узнал себя.

– А у черных бывают веснушки? – спросила я, не зная, что еще сказать. – Может, их просто не видно, потому что они темные и кожа тоже темная? Вот если бы у черных были белые веснушки, да?

Девушка, кажется, не хотела говорить о веснушках, и я зашла с другой стороны.

– Как вас зовут?

Она быстро оглянулась и выговорила свое имя, делясь тайной.

– Номса.

– Номса? – Сердце застучало у меня в груди как отбойный молоток. – Вы дочь Бьюти?

Она кивнула.

Я отшвырнула книгу и вскочила. Бьюти столько рассказывала мне о ней, что я как будто сама ее знала; она была как настоящая сестра. Я шагнула вперед, желая обнять девушку, но она резко вытянула руку, удержав меня на расстоянии:

– Не трогай меня.

Я взглянула на руку и заметила, что она дрожит. Я посмотрела девушке в лицо. Она на меня не смотрела, взгляд метался по парку.

– Я Робин, – пояснила я. – Бьюти живет с…

– Я знаю, кто ты, – оборвала меня Номса. – Я следила.

От этого нового обстоятельства у меня мурашки побежали по коже. Пока я читала детективы и играла в детские игры, Номса выслеживала меня по-настоящему. Мое желторотое восхищение сменилось преклонением перед героиней.

– Где моя мать? Она сегодня опаздывает.

Обычно Бьюти приносила нам с Морри ланч в парк, но сегодня она не придет. Перед моим уходом в школу Бьюти сказала, что ее подруга уехала в Транскей хоронить своего ребенка, которого укусила змея, и ей нужна помощь – убраться в доме ее работодателя. Эта Доротея боялась потерять работу и надеялась, что если она найдет себе замену, то мадам будет меньше сердиться из-за ее отъезда. Бьюти собиралась вернуться домой к шести вечера, и в школу она меня отправила уже с ланчем, он был в сумке Морри.

Я рассказала об этом Номсе и поразилась отчаянию, исказившему ее лицо. Казалось, девушка вот-вот заплачет. Бьюти всегда описывала ее как сильную личность, и я не думала, что боец так легко скуксится из-за ерунды.

– Все нормально, не волнуйтесь. Можно ведь пойти к нам, подождать ее дома. Вечером она вернется, и вы ее увидите.

Номса хмыкнула – моя глупость была ей очевидна. Она снова бросила несколько вороватых взглядов на парк.

– Я не могу ждать.

Я буквально видела, как мечутся ее мысли.

– А вы не можете прийти завтра? Я постараюсь сделать так, чтобы Бьюти обязательно пришла.

– Ты что, не слышала? Я не могу приходить, когда тебе удобно.

Голос ее звучал зло, и я вдруг испугалась. Что делать, я не понимала. Мне хотелось помочь Номсе, она такая напряженная, такая нервная, и если я снова скажу что-то не то, то распсихуется еще больше.

Через пару мгновений Номса, казалось, приняла решение.

– Мне нужна ручка и бумага. Быстро. – Она указала на мой ранец.

– У меня только карандаши. Нам еще не разрешают писать ручками…

– Быстрее!

Я дала ей карандаш и один из своих учебников; Номса прислонила его к дереву и стала писать. Я смотрела. Написав слово, она поднимала глаза и озиралась, после чего снова принималась писать. Пока Номса была занята, я во все глаза разглядывала ее и только теперь заметила, что левая нога у нее забинтована.

– Что у вас с ногой?

Номса шикнула, и я молчала, пока она не закончила. К этому времени ее паранойя передалась и мне, я тоже беспрестанно озиралась. Полицейских машин видно не было, и я с облегчением сообщила об этом. Я надеялась, что Номса оценит мою полезность. Но она вырвала лист из книги, сложила и бросила мне:

– Вот, отдай моей матери. Скажи ей, что я буду здесь в воскресенье, в два часа. – Она оглядела парк и прибавила: – Проследи, чтобы записка попала к ней. Это очень важно. Пусть не опаздывает. Воскресенье, два часа. И никому не говори, что ты меня видела. Даже своему маленькому ухажеру.

Номса повернулась и похромала прочь из парка, по направлению к Роки-стрит. Она даже не попрощалась, а я не стала кричать ей вслед, что Морри мне никакой не ухажер. Уж очень злой был голос у Номсы, и я решила, что не надо к ней приставать.

Оглядываясь снова и снова, я не могла понять, что так пугало Номсу – в парке совершенно точно не было полицейских, только несколько людей в обычной одежде. Через минуту прибежал Морри.

Легок на помине.

Морри махал в воздухе снимком, чтобы просушить; фотоаппарат болтался у него на шее.

– Это кто был? – спросил он.

– Кто?

– Та дама.

– А, это. Она просто заблудилась и спрашивала дорогу.

– А это что? – Морри указал на бумажку в моей руке.

– Ничего. Дурацкая записка от одной девочки из школы, – сказала я. Желая сменить тему, я спросила: – А что ты сфотографировал?

– Тебя и ее. – Морри протянул мне снимок. – У тебя был несчастный вид, а я пытаюсь запечатлеть негативные эмоции. Мой дедушка говорит, я уже могу переходить к одушевленным объектам.

Я взяла фотографию, но смотреть на нее не стала.

– Ты принес мой ланч?

Морри хлопнул себя по лбу:

– Забыл! Подожди здесь, я сейчас. – Он повернулся и убежал.

Как только он скрылся из виду, я быстро огляделась, чтобы убедиться, что в парке нет полицейских, и взглянула на фотографию. На ней отчетливо были видны мы с Номсой. Я не могла допустить, чтобы у Морри остался компромат, и опустила снимок в карман платья, а потом развернула записку. Там было несколько абзацев на коса, написанных торопливым скачущим почерком. Я разобрала всего несколько слов: “мама” и “я люблю тебя”; остальное с таким же успехом могло считаться иероглифами.

Я тщательно сложила записку, радуясь, что и фотография, и записка остались у меня в качестве доказательства. Встреча была настолько фантастической, а Номса вела себя так странно, что если бы не улики, я решила бы, что все придумала.

Бьюти вернулась домой в начале седьмого. Я сидела за столом в столовой, делала уроки, и Бьюти присоединилась ко мне – она явно рада была присесть на несколько минут. Я поставила одну из пластинок с куэлой, из тех, что Эдит привезла для Бьюти из Америки. Она учила меня танцевать под африканскую музыку, и я стала больше слушать пластинок Бьюти, чем Эдит, хотя Бьюти предупредила меня, чтобы я включала записи очень тихо, иначе кто-нибудь подслушает, что у нас есть запрещенные пластинки.