— А Сережу я уже полгода не видела, — ответила подруга. — Он, как женился, перестал посещать нашу компанию. Жена у него строгая.

— Женился?! На ком?

— Не знаю, на какой-то однокурснице, — в голосе хозяйки праздника ощущалась злость. «Она вообще какая-то стала странная последнее время, — грустно подумала про подругу Ира. — Взяла и зачем-то поступила на филфак, хотя всегда по физике хорошо успевала».

Любовная неудача подкосила Завьялову. История ее мало интересовала, выбор института теперь казался страшной ошибкой, девушка спала, ела, аккуратно посещала пары, ехала домой, опять ела и спала. Все это происходило в каком-то тумане. Постепенно она стала замечать, что ест и спит с каждым днем все больше и больше. На весы ей было просто страшно вставать. Наблюдая расползавшуюся вширь дочь, родители решили ее взбодрить и зимой направили в санаторий. Это пошло ей на пользу — там оказалось много мужчин, в основном, правда, немолодых, которые все как один принялись добиваться расположения пышной первокурсницы. Ирина ожила, повеселела, увлеклась лыжными прогулками, встала на коньки. Вес начал стремительно падать. Девушка ощущала себя королевой, никому не ответившей взаимностью. Позитивное настроение не смогло испортить даже открытие причин ее феноменального успеха, сделанное соседкой по комнате в санатории — сорокалетней некрасивой, но довольно игривой теткой: «Тут основной контингент мужиков — это те, кто лечится от простатита, им врачи в качестве укрепления даже рекомендуют активный секс. Вот они и носятся за тобой как одержимые. А ты, смотрю, момент не ловишь. Я сюда третий год езжу. За две недели оттягиваюсь на год». Вернувшись в Москву, Завьялова устроилась работать на кафедру. Платили мало, но ей важно было стимулировать себя пораньше выбираться из кровати, и, потом, так было проще перевестись на дневное отделение, которое казалось престижнее. А еще какая-никакая, но стипендия.

История ее первой любви в пересказе Хмури не вызвала у однокурсников сочувствия. Более того, она даже подпортила ей репутацию. Мальчики посмеялись над «этой дурой», а девочки… Тут все было сложнее. Мешковская, которая, исходя из личного горького опыта, вроде бы могла посочувствовать новенькой, ее, напротив, возненавидела — у Завьяловой оказались весьма патриотические взгляды, она убивалась по поводу крушения СССР, что в совокупности позволяло Мешковской сделать вывод: ее тезка «такая же фашистка, как этот Куприянов». Кстати, на Куприянова Завьялова, кажется, поначалу положила глаз, что породило к ней неприязнь другой страдающей «брошенки» — Сыроежкиной. Ее чувства обязан был разделить Лещев. Они даже не пригласили Завьялову на свою свадьбу, сославшись на то, что «недостаточно ее знают». Куприянов же остался равнодушным к знакам внимания со стороны «аппетитного пончика», как он за глаза называл иногда Ирину. «Зря ты так, — поучала его Махмурян, — у девушки положение, трехкомнатная квартира у родителей на «Октябрьской», в одном доме с академиком Поморцевым». Это заинтересовало случайно услышавшего их разговор Мирошкина. Борис Сергеевич Поморцев был постепенно угасающим в Новейшее время советским историческим светилом — факт его соседства с Завьяловыми Мирошкин крепко запомнил. Единственный, кто начал проявлять к Завьяловой вполне определенный интерес, был Поляничко, но без всякой взаимности с ее стороны — его грубые манеры вызывали раздражение у строгой девушки из интеллигентной московской семьи. Зато с Мирошкиным у нее сложились ровные дружеские отношения, без всякого, казалось, намека на возможность их любовного продолжения. Они жили параллельной жизнью. Андрей знал, что с кем-то Завьялова встречается, он заметил к середине третьего курса, что девушка вдруг «расцвела». «У нее большая любовь», — пояснила Махмурян. Зато в сентябре следующего учебного года Ирина явилась на учебу совсем «потухшая» — «большая любовь», судя по всему, закончилась. Мирошкину показалось, будто в манерах Завьяловой что-то поменялось. «Трахнули ее, что ли, наконец?» — предположил он. На какое-то время Завьялова ушла в себя, но по весне приободрилась и, к удивлению Андрея, стала проявлять к нему больший интерес. «Чего это она вдруг? После стольких лет знакомства?» — уж ее-то он точно в качестве сексуального объекта не рассматривал никогда, а потому потуги девушки встретил, внутренне над ней посмеиваясь. А она явно искала пути к сближению — записалась на один с ним спецкурс, на практику в школу, предлагала вместе ходить на курсы английского языка, по пустым поводам звонила домой и увязывалась за молодым человеком после занятий, благо чаще всего он ехал в библиотеку — и так весь пятый курс. Иногда она срывала на него раздражение, говорила колкости — ее явно злило то, что Мирошкин не обращает на нее внимание. Незадолго до конца обучения Ирина даже помогла ему выбрать ремень на брюки, а по ходу представления, которое устроили студенты во время последнего звонка, Мирошкин и Завьялова должны были восседать на сцене, в картонных коронах, изображая неких царственных особ, одобрявших происходившее действо. «А вы хорошая пара с Ирочкой», — сообщила своему ученику после окончания представления Плещеева. Стоявшая неподалеку Завьялова поглядела на профессора с благодарностью. «Ну что, Ириш, после благословения учителя мне остается только на тебе жениться», — Мирошкин был слегка навеселе и не подумал о возможных последствиях своих слов.

Завьялова притащилась на его защиту диплома и «поддерживала» Андрея в коридоре, раздражая своим присутствием до крайности. Но ее помощь в деле поиска англичанки он принял с благодарностью, а на вручении дипломов дал новый повод девушке на что-то надеяться. Надо сказать, что она там прекрасно выглядела — длинное летнее платье, светло-желтое со вставками полос с ярким цветочным узором, красиво облегало ее фигуру, подчеркивая волнующую округлость бедер и аппетитные ягодицы. Сшитое с широким низким воротом, платье открывало взору мужчин большие груди хозяйки, поддерживаемые удачно подобранным бюстгальтером, все это — в дополнение к распущенным волосам, полным обнаженным рукам, декоративной шнуровке, стянутой у пояса и постепенно расходящейся к бюсту, — все вместе придавало девушке несколько порочный, но, несомненно, сексуальный вид. Декан, вручая ей диплом, громко вздохнул, демонстрируя всем свое восхищение лаборанткой кафедры методики и одновременно свою грусть по тому, что она «ему не встретилась юная, нежная». «Какая-то мамаша Кураж в молодости», — сострил Куприянов на ухо Мирошкину, но тот не отреагировал. Неожиданный облик Завьяловой подействовал на него возбуждающе: «Как это я раньше ее не замечал. Бегала за мной. Я все удивлялся. Может быть, так же, как и я сегодня, она меня однажды «разглядела»?

По окончании процедуры вручения он подошел к Ирине, вокруг которой в этот момент теснилось необычно много однокурсников.

— Ты прекрасно выглядишь.

— Спасибо. Я рада, что тебе нравится.

— А я вдруг подумал, что мы вот учились, учились вместе, а теперь все — конец. Одно меня радует — ты работаешь в институте, поэтому мы хотя бы изредка будем видеться. Наверное, теперь только осенью.

Ирина подняла на него свое необычно ярко накрашенное лицо. В душе у нее боролись радость триумфа и обида на то, что он столько времени ее не замечал. И то и другое чувства ничем хорошим для Мирошкина кончиться не могли. «Пошлет», — решил он. Но Завьялова, видно, преодолела это искушение. «Ну, зачем же так далеко откладывать? У тебя есть телефон. Позвони. Что-нибудь придумаем. Ты знаешь, очень хочется поехать куда-нибудь за город. Я знаю одно замечательное место в Валентиновке. Там… — она явно подбирала эпитет поярче, но не нашла, — там такая зелень».