Барвинок попробовал сдвинуть кресло, но оно не поддавалось из-за приличной тяжести. Со злым усилием он дёрнул золочённое сидение к себе. Послышался треск пола под металлической ножкой кресла, за которую зацепилась узорчатая часть половицы. Барвинок сдвинул кресло и увидел, что фрагмент пола открылся как крышка небольшой шкатулки. С удивлением он заглянул в открывшееся, небольшое совсем отверстие. Там была сплошная темнота. Нагнувшись, он не без опаски пошарил там рукой. Выемка была совсем неглубокой. Он нащупал нечто, от чего инстинктивно отдёрнул руку, решив, что это дохлая мышь. Поскольку возникло ощущение, как от прикосновения к чему-то мягкому и шерстяному. Но поняв, что это всего лишь тряпочный мешочек, он вытащил его. Действительно, это был аккуратный и увесистый мешочек из плотной бархатистой шерсти, затянутый тугой золочённой верёвкой. Он сунул находку в тайный внутренний карман своего наружного пиджака, решив рассмотреть её в уединении… Охватившее его волнение было знаком того, что находка того стоит. Маги не хранят в тайниках дохлых мышей. И уже никто ничего не докажет.

С большим усилием, изображая служебное усердие, он притащил кресло магине. Она воссела возле золочённых стен в золочённое кресло, сидя в котором сам старый Вяз обычно принимал народ для их насущных треб, связанных с ритуалами захоронения умерших родственников и прочими делами. Кого наставлял мудрым словом, кого успокаивал словом сочувствия. Ярко-голубой шлейф Сирени раскинулся по полу. Она почувствовала себя хозяйкой мироздания, ещё больше расправила вполне себе красивые плечи, хотя и не особенно молодой женщины, но уж никак не старухи. Магиня была взбудоражена и ещё неким переживанием, в целом горьким, связанным с её прошлым.

В тот день, когда к ней и пришёл человек из прошлого, она пребывала, как и обычно, в важной внешней задумчивости у себя в просторных апартаментах. Уйдя в такие же комфортные мыслишки о всякой бытовой мелочи. После увода Фиолета она в закрытой своей гардеробной комнате сняла светскую одежду и обрядилась в служебную. О Фиолете она старалась не думать, чтобы себя зря не тревожить. До следующего утра. Думать должен он. Он пойман, сидит в клетке. Вот тогда и вошёл тот, для обозначения которого у неё давно уже не было слов.

Сирени захотелось исчезнуть куда угодно, хоть под пол провалиться, едва она поняла, кто перед нею стоит. Поскольку явить этому пришельцу с того света, а она была уверена, что его давно нет в живых, свою постаревшую фактуру было страшно по-настоящему. Она любила его чуть больше тридцати лет тому назад. Когда была девицей в самом расцвете не только телесности, но уже и достаточно сформированного ума. Коего, как известно, у молоденьких девушек нет, или он ещё зачаточный, еле шевелится. Но у неё с детства было особенное воспитание, серьёзное обучение. Так что говорить об ошибках молодости ей не приходилось. Это было осознанное стремление к полновесной любви, жажда материнства, которого её лишили, за неё выбрав ей прижизненный статус магини. Она назвала мальчика иноземным именем Кипарис. Такое дерево её возлюбленный показывал ей. Оно росло на континенте, где обитал он сам. Возлюбленный не успел прибыть вовремя и забрать рождённое дитя. Его отобрали высшие надзиратели и приказали куда-то подкинуть в пучину простого народа. Один из них пообещал закодировать имя ребёнка в аббревиатуре «капа». Два начальных слога имени. Получилось же, что это имя древесного уродливого паразита. Но так уж вышло. Того, что сам виновник появления ребёнка на свет не успел, не забрал себе для лучшей доли, Сирень возлюбленному не простила. Себя ей прощать было не за что. Она не ощущала ни малейшей вины ни перед выброшенным сыном, ни перед Создателем. Она была уверена, Создателю дорог каждый малыш, рождённый на свет. Когда же возлюбленный вернулся, она плюнула ему в лицо за необязательность и пожелала ему сгинуть бесследно для неё лично. А там, пусть бы и жил, лишь бы его не видеть никогда.

И вот он заявился. Гнева не было, он давно выветрился. Чувственная страсть давно истлела, а вот любовь… Подлинная и нетленная, она осталась. И об этом говорило бешеное сердцебиение, пот в подмышках, похолодевшие ладони. Необыкновенный богатырь, сияя всё теми же молодыми зубами, не имеющий ни единого седого волоса на абсолютной лысине, чеканя огромный шаг, приблизился к ней…

– Уф! – произнесла Сирень, очнувшись от погружения в себя. Она находилась в старом Храме, – что этот негодник не спешит? – Негодником был Капа – он же Кипарис. Она ещё подарит ему его собственное имя, данное тридцать лет назад при его рождении, как свой личный дар своей щедрой души. Даже как награду, если он согласен будет служить ей преданно и беспрекословно. Сирень ничуть не любила того, кто и был её сыном. Капу. Он ничуть не нравился ей по своему сложившемуся уже характеру, чужой и холодный эгоист с порочными наклонностями. Наверное, матери любят всяких сыновей, но только если они их растят, выхаживают с пелёнок, выкармливают не только кашей и супом, но и эманацией своей души. А тут? За что вдруг и полюбить? Она полюбит уже другого ребёнка. Того, кто родится у деревенской дурёхи. От гуляки – помощника мага. Теперь она может по своему положению делать, что угодно. Время на вырост того, кто и будет настоящим ребёнком, родным по крови, у неё пока ещё есть. Двадцать – двадцать пять лет – человек уже взрослый. Она успеет сформировать характер и ум своей наследницы. А там, если будет милость Создателя, она сможет дожить и до её тридцатилетия. А то выдумывают писатели какие-то сопли по поводу любви к детям, найденным уже во взрослом состоянии. Не бывает такого никогда! Даже любящие родители, взращивающие своих детей с первого дня жизни, к периоду взросления этих детей уже устают от любви к ним. Да и дети не больно-то привязаны к родителям, как обретают собственную взрослую жизнь. Так она считала. Инстинкты гаснут, как в них уже нет необходимости. Остается только глубокая духовная связь, если она взросла между людьми. Будь они родителями с детьми, или мужем и женой, или же возлюбленными когда-то. В дружбу Сирень также не верила никогда. У неё таких длительных и непоколебимо верных друзей, о которых сочиняют небылицы творцы-писатели, никогда не было. Красоте же мужчины она никогда особого значения не придавала. Красота отрадна для глаз, но вовсе не ценность сама по себе. Гораздо больше она нужна девушке для заманивания качественного производителя её детей, а также будущего их наставника и кормильца.