Виктору предложили несколько высоких должностей, например главы нашей Академии и радиостанции, но слишком поздно. Ему недостало бы сил. Несколько лет назад он полностью посвятил себя музыке. Он по-прежнему был очень занят, создавал каноническую редакцию своих сочинений из девяноста двух произведений, включая пять симфоний и много музыки для клавесина и струнных – почти вся она писалась за пианино в нашей квартире.

Принося дань уважения творчеству величайшего, по мнению Виктора, чешского композитора XX столетия Богуслава Мартину, он в 1993 году принял участие в организации Фонда Богуслава Мартину, основал годом позже Институт Мартину и Фестиваль Мартину. Виктор познакомился с Алешем Бржезиной, многообещающим молодым музыковедом, тогда работавшим в швейцарском Фонде Захара, и убедил его взять фестиваль на себя.

В 1989 году Чешский филармонический оркестр исполнил в Бирмингеме, в Англии, вещь, написанную Виктором для меня, клавесинный концерт, опус 42, и его заиграли с большим успехом по всей Европе и в Австралии. А в 1992 году в Нью-Йорке я подготовила подарок моему замечательно талантливому мужу, прочитав в одном интервью, что одно из его заветных желаний – концерт в Карнеги-холле. Никогда не забуду, как счастлив был Виктор в тот вечер.

В Нью-Йорке я посетила тетю Эльзу в доме престарелых. Я преподавала в Университете Вассара неподалеку оттуда. В последний раз я видела ее в Добржиче, перед тем как они со своим мужем эмигрировали в Америку. Тетя Эльза была на десять лет старше моей матери и, несмотря на маразм, дожила до ста трех лет. Страшно худая, она сидела в кресле-каталке, но все еще выглядела импозантно с ее прекрасной кожей и в элегантной одежде.

Она отреагировала на мое появление, похоже, считая себя моей матерью Польди. Хлопая в ладоши, она заволновалась:

– Ах, Зузана, я никогда не забуду тех ужасных лет, которые мы с тобой провели в лагерях.

Меня тронуло, что она настолько напряженно думала об этом, что даже отождествляла себя с моей мамой. Тогда я в последний раз видела тетю Эльзу.

СРАЗУ ПОСЛЕ «БАРХАТНОЙ революции» я имела честь быть избранной президентом Международного музыкального конкурса «Пражская весна», учрежденного в 1948 году Рафаэлем Кубеликом, дирижером – противником коммунистов, который на состязании в Мюнхене вынудил меня играть без оркестра.

Из-за недавних событий в стране фестиваль 1990 года стал чрезвычайно важным праздником, и я понимала, насколько серьезную работу мне доверили. Я связалась с Кубеликом, тогда уже семидесятипятилетним, жившим в Швейцарии, и попросила его приехать в Прагу и возглавить жюри фестиваля вместе с Вацлавом Нойманом.

– Простите, но не смогу, – ответил он. – У меня ужасный артрит в спине, и я боюсь, что уже никогда не увижу Прагу. – Однако через несколько месяцев, после поездки в Калифорнию, он позвонил мне сам. – Я много занимался физиотерапией и упражнениями, сейчас чувствую себя лучше. Буду рад приехать.

По прибытии он первым делом устроил нам с Виктором великолепный ужин в Палас-отеле, где мы когда-то провели брачную ночь. Рядом с Кубеликом сидела его жена, австралийская певица сопрано Элси Морисон, которую я встречала и полюбила, когда еще не была знакома с Кубеликом лично.

«Пражская весна» в этом году прошла с огромным успехом. Фестиваль открылся циклом симфонических поэм чешского композитора Бедржиха Сметаны «Моя страна» в зале ар нуво, носящим имя Сметаны, на годовщину его смерти. Этот цикл я разучивала, когда начала заниматься с Мадам. Живший в Нью-Йорке чешский пианист Рудольф Фиркушны приехал в Прагу сыграть концерт Богуслава Мартину. Когда он услышала, как я играю музыку Мартину, он пригласил меня выступить вместе с ним на Эдинбургском фестивале в следующем году. Фиркушны ходил на мои концерты в Америке, а на «Пражской весне» стал председателем жюри международного конкурса пианистов.

В президентской ложе на фестивале присутствовал Вацлав Гавел, а все участники филармонического оркестра гордо носили красно-бело-синие эмблемы движения «Гражданский форум». Казалось, зал прямо-таки наполнен национальной гордостью.

Гавел был действительно великим человеком. Он выбрал своим девизом слова «Истина и Любовь победят». Над этим сейчас шутят и высмеивают поклонников Гавела, но в тот момент эти слова обладали огромным значением для нас. Я встречалась с Гавелом при разных обстоятельствах и до, и после революции, мне он очень нравился и внушал гигантское уважение. Мне случалось выступать с утренним концертом в театре, где шли его пьесы, и я видела Гавела в Париже. Там важные лица из французского посольства и Академии искусств делились со мной впечатлением, которое произвел на них «крестьянин». Я немедленно поправляла, что Гавел вырос в Праге в интеллигентской семье. Именно Гавел представил меня английской королеве, когда она посетила Прагу вскоре после революции. Меня удивило, что Елизавета Вторая почти столь же маленького роста, что и я.

В год, когда умерла моя мать, у Виктора диагностировали рак почек. Он перенес операцию, и врачи полагали, что успели сделать ее вовремя, чтобы остановить болезнь, поэтому я не стала говорить Виктору, что это рак. Он был так счастлив после операции, что я не могла повести себя иначе.

Двадцать лет я скрывала этот ужасный секрет, до 2002 года, когда он почувствовал себя плохо и у него обнаружили рак простаты. Мы обсуждали с врачами и с ним, стоит ли делать новую операцию, а потом увидели по телевизору чешского профессора из Калифорнийского университета, рассказывающего об удачном применении одного нового лекарства. Мы поехали на телестанцию и узнали адрес профессора. Тот послал это лекарство нам, и оно помогло.

Потом у Виктора начались микроинсульты, появился диабет, ухудшилось зрение, проблемы с которым преследовали его всю жизнь. Врачи подозревали глаукому, но выяснилось, что это из-за повреждений коры мозга. От них же он стал иногда терять сознание, у него немели конечности. Тем не менее он упрямо отказывался признать, что болен. Он отдавал последние силы пропаганде творчества Мартину и до восьмидесяти лет оставался президентом Фонда его имени, до 2003 года, когда пришлось уйти в отставку из-за нарушения зрения.

Как-то, вскоре после этого, мы сидели вдвоем за обедом, и Виктору стало нехорошо. Я вызвала знакомого врача, который велел отвести Виктора в клинику к неврологу. С того момента началось его угасание.

В 2004 году Виктор постоянно находился в больнице, а я навещала его каждый день после работы и приносила ему суп. Я все время играла ему, даже несмотря на то что не знала, может ли он меня слышать, пока однажды он не сказал: «Это ты играешь чересчур быстро». Иногда он понимал, кто я, а иногда – нет. Всегда такой остроумный, он становился прежним собой, когда полностью приходил в сознание. А иногда не различал снов и реальности. Я не знала, стоит ли ему говорить правду о его болезни.

Мой близкий друг виолончелист Богуслав Павлас однажды пришел к Виктору, и, когда я оставила их вдвоем, тот повернулся к Богуславу и спросил:

– Что будет с Зузанкой, когда меня не станет?

– Я позабочусь о ней, – заверил его Павлас.