плотнее. Я не могу сопротивляться, не могу ничего с этим поделать. Ручка касается бумаги и перемещается, оставляя за собой бессмысленные каракули.

– Господи! – восклицаю я, роняя ручку. – Это еще что…

– Мэйв! – снова раздается оклик мисс Харрис. – Я могу и удалить тебя с экзаменов. Если не будешь вести себя как следует, то еще один семестр будешь оставаться в пятницу после уроков.

Я перехватываю взгляд Фионы и понимаю, что именно это мы и планировали.

Я выпрямляюсь и, смотря прямо в глаза мисс Харрис, хватаюсь руками за края парты.

И просто

переворачиваю

парту.

Мисс Харрис тут же хватает меня и рывком поднимает со стула. Я более чем уверена, что учителям не разрешается так грубо прикасаться к ученицам, но мисс Харрис просто взбешена – должно быть, припоминая все мои прежние выходки. Она едва не вырывает мне руку и тащит к двери, яростно повторяя, что я мешаю остальным и срываю экзамен. Я пытаюсь убедить себя в том, что обычно она не ведет себя настолько грубо и что на нее так влияет Колодец.

Лили усмехается, глядя на меня, и я преувеличенно пожимаю плечами. Словно говоря: «Ну что тут поделаешь?» Но перед тем, как мисс Харрис выталкивает меня за дверь, я успеваю заметить, что ручка Сиары Коннолли соскользнула с бумаги и продолжает царапать поверхность парты.

Итак, я получила наказание – оставаться после уроков в пятницу. Я думаю, как объяснить это родителям, в частности как выразить сожаление по поводу моего поступка, тогда как на самом деле он был, по сути, спланированным действием. Но сейчас предстоящее объяснение перед родителями кажется таким далеким, как будто из другого периода жизни. Им придется смириться в надежде на то, что настанет время, когда им больше не придется беспокоиться по поводу моей успеваемости.

Хуже всего сидеть в кабинете, пока мисс Харрис звонит им.

– Целенаправленное хулиганское поведение, – говорит она в трубку. – Нарушила дисциплину, абсолютно не заботясь о благополучии других учениц. Как вы знаете, миссис Чэмберс, это не первый проступок Мэйв в текущем учебном году, и это одно из ее многочисленных нарушений правил за все пребывание в школе Святой Бернадетты. Боюсь, еще одна выходка, и она вылетит отсюда. Как правило, я не исключаю девочек перед экзаменами, но если она продолжит отвлекать…

Я киваю, думая про себя: «Что ж, достаточно справедливо», и слышу озабоченное бормотание матери на другом конце трубки. Время от времени до меня долетают отдельные слова. Те же, что я слышала и раньше.

«…была такой хорошей девочкой… не знаю, что на нее нашло…»

Интересно, что будет, если я просто честно расскажу родителям обо всем? Поверят ли они мне?

Положив трубку, мисс Харрис хмурится:

– Можешь быть свободна, Мэйв. Я разрешаю тебе заниматься внизу до следующего экзамена. И я серьезно: еще одна выходка, и ты вылетишь.

– Я понимаю, что вам не по нраву сложившаяся ситуация со школой, – вдруг говорю я, самая не понимая почему. Наверное, просто хочу показать мисс Харрис, что я нарушила правила не по злой воле. – Новая программа…

Она непонимающе смотрит на меня.

– Понятия не имею, о чем ты.

– Ну, все эти лекции про… целомудрие и все такое. Вы же ненавидите их, я знаю.

Ее взгляд по-прежнему отражает недоумение, и тут я понимаю, что передо мной уже не та мисс Харрис, разговор которой с сестрой Ассумптой по поводу «Детей Бригитты» я когда-то подслушала. Она изменилась. Я сосредоточиваюсь и погружаюсь в ее сознание, ожидая встретить ворох мыслей и идей, вереницу жалоб по поводу «вечной хулиганки» Мэйв Чэмберс. Но там ничего нет. Точнее, не просто ничего а какая-то неглубокая пустая траншея. Странное двухмерное пространство, по которому проносятся только те слова, которые она произносит вслух.

– Мэйв, – сердито говорит она. – Я разрешаю тебе заниматься внизу до следующего экзамена. И я серьезно: еще одна выходка, и ты вылетишь.

«Да, ты это уже говорила. Сказала именно эти слова, именно в таком порядке, минуту назад».

По спине пробегают мурашки, я перевожу взгляд на окно. Стоит яркий, прохладный ноябрьский день, возможно, последний хороший день в этом году. К моему дню рождения погода всегда ухудшается.

– Чудесный денек, не правда ли? – говорю я в отчаянии. – Такое голубое небо.

Мисс Харрис даже не поворачивает голову.

– Посмотрите. – Я поднимаю руку, показывая на пожелтевшие вишневые деревья на краю школьной территории, розовые цветочки которых улетают в небо с каждым порывом ветра. – Прекрасный вид, не так ли?

Мисс Харрис продолжает сидеть неподвижно, выражение ее лица не меняется. Исходящее от нее ощущение нереальности пропитывает все помещение, и мне кажется, что я стою не в ее знакомом мне старом кабинете, а в съемочном павильоне. Наконец она открывает рот и заговаривает.

– И я не шучу, – повторяет она. – Еще одна выходка, и ты…

БАМ.

Что-то тяжелое и живое бьется об окно с такой силой, что я даже вскрикиваю от потрясения. Оказывается, это сорока, по всей видимости ослепленная отблесками солнца. Во время ремонта в окна вставили новые прочные двойные стекла, поэтому окно не разбивается, но с внешней стороны образуется достаточно большая трещина. Птица снова бросается на стекло, и я снова вскрикиваю.

Мисс Харрис не реагирует. Она застыла как испуганный актер на сцене и повторяет одну и ту же фразу:

– Еще одна выходка…

– Еще один удар, и окно разлетится на осколки! – кричу я, выскакиваю из кабинета и бегу к выходу.

К тому времени, когда я обежала здание, птица лежит без сознания на асфальте, раскинув крылья. Ее кремово-белые пятна на оперении забрызганы кровью. Или нет. Не кровью.

Я разглядываю тело и вижу, что белые перья испачканы чем-то мандариновым. Не ржавым, как грязь, и не малиновым, как кровь, а оранжевым, как дорожный конус, как книги из серии Penguin Classics. Оранжевым цветом Фионы. Я понимаю, что это та самая сорока, которую Фиона исцелила несколько недель назад на теннисном корте. Немного Фи до сих пор находится в организме птицы. Как и говорила Нуала. Чужая магия меняет твой цвет.

С очередным порывом холодного ветра в воздухе дымкой пролетают розовые цветочки. Птица приходит в себя, взъерошивает перья и улетает. Я прикладываю пальцы ко лбу в знак салюта, хотя и сомневаюсь в том, что волшебная сорока ценит формальности.

По ту сторону треснувшего стекла продолжает ровно и неподвижно стоять мисс Харрис. При мысли о том, что на месте взрослой женщины осталась пустая оболочка, к горлу подкатывает тошнота. Я