перевожу взгляд на окно кабинета сестры Ассумпты, расположенного на противоположной стороне от главного входа. Такое ощущение, что там кто-то развил бурную деятельность. Обычно там царит спокойствие, разлитое по всему бледно-лимонно-желтому пространству, но сейчас за стеклом то и дело что-то мелькает.

Я захожу в шестиугольное фойе и смотрю на дверь кабинета сестры Ассумпты. Впервые за почти шесть лет пребывания в школе Святой Бернадетты, я стучу в нее.

Никто не отвечает, и я прижимаю к двери ухо. Изнутри доносится тихое шуршание. Я надавливаю на дверь, протискиваюсь внутрь и вижу…

Полнейший хаос.

Повсюду высятся бумажные башни, словно кто-то перенес сюда выросший в тысячу раз архив Нуалы. Сотни раздутых от едва помещающихся в них листов папок с завязками. Сотни конвертов из бурой бумаги. Художественные проекты, от примитивных натюрмортов первоклассниц до сложных композиций выпускниц. Глянцевые фотографии с выпускных вечеров с прикрепленными скрепками негативами. Хоккейные клюшки, коробки из-под капы, пахнущие травой спортивные сумки.

И посреди всего этого беспорядка стоит сестра Ассумпта. Стоит за своим столом, четырех футов на одиннадцать, и сортирует листы с гимнами.

– Мэйв, – произносит она сразу же, не поднимая глаз. – Наверное, ты хочешь узнать, как я допустила это.

Она берет листы с гимнами и ненадолго исчезает за бумажной башней.

– Допустили… что произошло, сестра?

– Впустила сюда этих неотесанных мужланов, – говорит она пренебрежительным тоном. – Взяла их деньги. Ну, выбор был не мой. Наша школа, как ты знаешь, частично финансируется государством. Когда правительство заключило контракт с этими ужасными людьми, у меня были связаны руки. Единственное, что оставалось, – это начать вывозить вещи.

Она берет другой лист с гимном и начинает напевать «Приидите же, о, все верующие» своим тонким, ломающимся, старушечьим голосом.

– И… что же нам теперь делать?

– Здание принадлежит мне. Но, боюсь, они уже выкупили часть контракта.

Я вспоминаю слова Аарона о том, что у «Детей Бригитты» имеется множество ресурсов и развитая инфраструктура. О том, что они могут позволить привлекать для решения любого вопроса сколько угодно денег и людей, пока не одержат победу.

– Adéste, fidéles, laeti triumphántes, – поет она и совершенно случайно задевает и роняет на пол несколько бумаг, поднимая в воздух клубы пыли и плесени.

Я тут же бросаюсь ловить листы и складываю их обратно в стопку.

Сестра Ассумпта садится на скамейку и откидывает крышку старого пианино – большой коричневой деревянной штуки, которую с первого взгляда я приняла за шкаф. Сестра кладет свои узловатые руки на старые пожелтевшие клавиши и извлекает чистые, негромкие аккорды. Я вспоминаю, что несколько лет назад, когда я только поступила в школу Святой Бернадетты, она играла рождественские гимны на ежегодной мессе.

– Veníte, veníte in Bethlehem. Пой, Мэйв. Уже почти Рождество.

Я не знаю латинских слов гимна «Приидите же, о все верующие», поэтому бормочу английские. Она продолжает смотреть вверх, подняв брови, и громко говорит:

– Еще раз. Еще. Громче.

– Давайте же преклонимся перед ним, – пою я, чувствуя, как щеки у меня покрываются румянцем. – Приидите, преклонимся перед ним.

Сестра Ассумпта продолжает снова и снова извлекать аккорды, несмотря на то, что у меня закончились слова.

– Разве это не прекрасно, Мэйв? – воодушевленно произносит она.

Глаза ее сияют. Руки ее обнажены, кожа тонкая, вены узловатые, но видно, что сила в ней еще есть.

– Наверное, так и следует поступать, я думаю.

– Как поступать?

– Возносить хвалу, – еще энергичнее ударяя по клавишам. – Хвалить. И благодарить.

Она играет до конца песни.

– Садись, – приказывает она, приподымаясь и передвигаясь подальше на скамейке. – Садись и переворачивай страницы.

Так мы проигрываем «О городок Вифлеем», «Первое Рождество» и «Слушайте! Ангелы-вестники поют». До рождественских праздников, когда и следует петь эти гимны, еще недели три, но у меня такое чувство, что я должна запомнить эти мгновения, когда я сижу вместе со старушкой в этой ужасно захламленной и загадочной комнате.

Что это одно из тех переживаний, когда заранее известно, что оно останется в памяти и что я всегда буду вспоминать его, как своего рода конец или своего рода начало.

Сестра Ассумпта замолкает и переводит дух, хрипло дыша. Она устала, но счастлива, словно ненадолго отвлеклась от ужасов жизни. Оглядываясь по сторонам, она словно впервые видит царящий в ее кабинете беспорядок.

– Я давно этого ждала, – вздыхает она. – Хотела вывезти все… раньше. До того, как они дотянутся досюда.

Она нажимает пальцем только одну клавишу. С высокой нотой. Я настолько потрясена, что случайно стучу ладонями по пианино, и инструмент издает глухой протяжный звук.

– Сестра… так вы поэтому перевозили вещи из школы… еще раньше? С каких пор?

– Я всегда знала, что до этого дойдет дело, – кивает она.

– Но как?

Она снова нажимает клавишу с высокой нотой.

– Потому что мой дар, Мэйв – это дар прозрения.

– Вы… – я подношу ладонь ко рту, словно пытаясь сдержать свое потрясение.

– Дева, мать, старуха. – Она снова извлекает аккорд. Громко бьет по клавишам. – Ты, Харриет, я.

– Вы основали эту школу…

Я ломаю голову, пытаясь вспомнить школьные легенды.

– Вы были в монастыре, потом получили наследство, ушли из монастыря, а потом… основали школу.

Она качает головой и начинает играть «Пусть Бог подарит счастье вам».

– Это мой дом. Я здесь родилась. Когда проявилась моя сенситивность, моя мать знала достаточно о старых традициях, чтобы понять, что мы живем над Колодцем. Когда я услышала зов Бога, она сказала… сказала: «Ты должна вернуться сюда. В конце концов тебе придется вернуться сюда. Это твое служение». И она была права. Она всегда была права. Так что, получив наследство, я… подумала, что буду просто сидеть и ждать смены.

– Следующего сенситива.

– Да, – отвечает она, не прерывая игры. – А когда появилась Харриет, я уже была достаточно пожилой женщиной, насколько ты помнишь.

– А почему вы основали школу для девочек? Что, если сенситивом оказался бы мальчик?

– О, это всегда девочка.

– Нет, – поправляю я ее. – Я знаю одного мальчика.

– Хм, – тянет она с сомнением. – А он достаточно безумен?

Подумав, я отвечаю:

– Да.

– Бедняжка. Мальчики бывают хорошими колдунами, но никогда не бывают хорошими сенситивами.

– А они знают? – спрашиваю я. – «Дети Бригитты» знают, кто вы?

– Ха! – усмехается она, хлопая обеими руками по клавишам, как Бетховен. – Нет. Я в этой игре гораздо дольше, чем они. Я хитра, как лиса.

Я киваю. Она смотрит на меня.

– А знаешь, кто еще хитер и умен?

– Кто?

Она смотрит в потолок, и я почти смеюсь.

– Бог?

– Бог, Мэйв, – улыбается она. – Его тоже не проведешь, знаешь ли.

Я не знаю, что сказать. Я никогда особо не