Но та, что звалась Веселкой, дочерью Хоровита, в Прямичев на Велесову улицу никогда не вернется. И кто-то должен будет рассказать об этом ее отцу и матери, братьям и подругам. Об этом думал Громобой, глядя, как Огнеяр жует травинку, а Дарована утирает слезы со щек.

– Как же… – всхлипывая, бормотала она. – У нее же родители есть… Им-то каково… Они же ее домой ждут…

– Я сначала туда, – объявил Громобой. – В Прямичев. Расскажу, как все было.

– А через Истир как? – Огнеяр насмешливо взглянул на него. – На крыльях огненных?

– Как-нибудь! – Громобой отмахнулся. Сейчас никакие преграды не могли его смутить.

– А она? – Огнеяр показал глазами на Даровану. – К отцу я ее повезу?

– Ага. Разбежался! – недовольно ответил Громобой, и Огнеяр усмехнулся.

При всей своей жажде поскорее повидать Прямичев Громобой не мог помыслить о разлуке с Дарованой. Теперь он отвечает за ее безопасность и благополучие, а он не из тех, кто перекладывает свои дела на других.

– Вместе и отправимся, – удовлетворенно решил Огнеяр.

– Поплывем? – Дарована боязливо кивнула на ревущий Сварожец. – А на Истире-то что теперь творится?

– Ну, не утопит же меня родной батюшка! Все лучше, чем черные грязи ногами месить. Князь Велемог нам ладью даст по дружбе. У него больше наследника нет, с соседями ладить надо. Я вас до Глиногора провожу, с матушкой повидаюсь. А пока на свадьбе погуляем, там, глядишь, и вода спадет. Мне тоже домой пора. Что там делается-то! – Огнеяр в беспокойстве запустил обе руки себе в волосы. – Ты подумай только! – Он почти с ужасом глянул на Милаву. – Княгиня-матушка! Что делать-то будем? Чем народ кормить? Весна пришла, да хороводами вокруг березки сыт не будешь! Снег сойдет… Стой, а что теперь будет? – Он оглядел всех троих собеседников. – Весна наступит? Или сразу лето… ближе к осени? Который теперь месяц-то будет?

Все дружно пожали плечами: этого никто не знал. Будет теперь весна – березень, травень, кресень? Или сразу наступит серпень, которому теперь пора по счету дней?

– Ну, ладно, допустим, весна! – продолжал беспокойно рассуждать Огнеяр. – А что нам с весны, когда ничего не посеяно? А что сеять, когда все зерно съели! Подчистую же съели – хлеб, горох, овес! Один лен остался!

– Морковь, капуста, репа остались, – подала голос Милава. – Семена не едят.

– А если уже опять осень – когда сеять эту репу да капусту? До новой, правильной весны ждать? И остаток перемрет!

– Ой, что ты за ужасы говоришь! – Дарована в тоске закрыла руками уши. – Оборотень! Дал бы хоть порадоваться немножко…

– Порадуешься тут, когда все племя на плечах! Это только в кощунах у Змея одним ударом двенадцать голов сносят, а там только пой да веселись!

– Озимые взойдут, – подсказала Милава. – Я сделаю… Они вызреют, даже если уже осень на носу. Это я сделаю.

Огнеяр благодарно сжал ее руку, благословляя судьбу, которая подарила ему жену-берегиню, способную помочь росту и вызреванию хлебов.

– А ты отца попросишь, – продолжала она. – Чтобы рыбы в реках было побольше, дичи в лесах… Это все в его власти. Прокормимся.

– Это точно, да только… – проворчал Огнеяр, переваривая еще какую-то мысль и хмурясь. – Батюшка-то мой задаром ничего не делает… А потом! – обеспокоенно продолжал он. – Скотину всю поели. У меня в дружине всех боевых коней забили и съели, чтобы они с голоду не передохли. Сам велел. Кроме тебя, братец, по всем землям ни одного коня не осталось! – Он глянул на Громобоя и невесело усмехнулся. – Значит, за скотиной теперь за море ехать и заново разводить. Сколько же лет пройдет, пока опять на каждом огнище хоть по корове будет! Опять ведь зима на носу – и опять впроголодь. Ох, Велес-батюшка! – На миг Огнеяр поднял руки ко лбу, как будто его ужаснули все предстоящие труды и трудности. Но тут же он легко вскочил на ноги, как будто земля его подбросила. – Хватит, отдохнули! – Он за руку поднял жену. – Пошли в Славен. До завтра у княгини передохнем, а там и в дорогу. На боку лежать больше некогда!

А Сварожец внизу под обрывистым берегом ревел все громче и яростнее; со всех пригорков в реку неслись мутные потоки со снегом и льдом, вода стремительно поднималась, подмывала берега, целые пласты земли с шумом обрушивались в воду. И нельзя было не думать о том, сколько бед принесет уже ушедшая, побежденная зима, и как долго еще придется бороться с ее последствиями, как долго еще прогнанная Зимерзла будет волочить по земле тяжелые полы своей одежды. Ни одна битва не бывает последней, никакая победа не бывает окончательной.

Громобой смотрел, как Дарована подбирает подол, выискивает травяную кочку, куда можно ступить уже запачканным и промокшим сафьяновым сапожком, и думал о том, как трудно ему теперь найти свое место в этом новом, возрожденном и изменившемся мире. Правда, если он и окажется после свадьбы с Дарованой наследником глиногорского князя, это ведь не помешает ему по-старому работать в кузнице? Топоры и сохи теперь нужны. Громобой надеялся, что не растерял свое прежнее умение на дорогах надвечных миров, и это лучше всякого радужного моста свяжет нового Громобоя с прежним. А это самое главное – чтобы новое, развиваясь, не порывало связей с прежним, не теряло корней, не разрывало цепи поколений. Тогда мир одолеет любую беду.

Вчетвером они шли по берегу над ревущей рекой к Славену, когда навстречу им вдруг показалась спешащая женщина. Не разбирая дороги, скользя по мокрой земле, ступая прямо в лужи, к ним бежала княгиня Жизнеслава, и все они разом узнали ее, даже Милава, никогда с ней не встречавшаяся. Подол платья княгини был мокрым почти до колен и казался черным, шубка была распахнута, княгиня тяжело дышала и выбивалась из сил, но бежала, бежала к роще, и несколько челядинцев, в перепуге пустившихся за ней, напрасно молили ее остановиться.

Увидев среди встречных Даровану, княгиня Жизнеслава остановилась, сжав руки перед грудью, и от усталости и волнения ее покачивало, как березку на ветру. Она тяжело, судорожно дышала, открыв рот и глотая влажный прохладный воздух, ее голубые глаза с мольбой, страхом и надеждой скользили с одного лица на другое. Среди этих четверых не было ее сына. И все четверо молчали, у каждого щемило сердце, но никто не произносил ни слова. Эта женщина уже знает то, что для нее сейчас важнее всего на свете, и даже им, детям богов, нечем ее утешить.

– Дарована… Где… он?.. – почти шепотом выдохнула княгиня, и голос ее прервался.

Дарована открыла рот, вдохнула, но промолчала. Она не могла придумать, как назвать уход Светловоя, чтобы княгиня не считала исчезновение сына за его смерть.

Княгиня ждала ответа, потом бросила взгляд за их спины, на далекую гору, где зеленела священная роща. Там ее сын положил начало общей беде, там сам он пропадал все эти долгие дни и месяцы, там он оставил свою душу. И теперь там не было ни одного человека. И она поняла это без слов.

Закрыв лицо руками, княгиня покачнулась. Милава и Дарована разом сорвались с места, подхватили ее, обняли, забормотали что-то невразумительное; ничего не слыша, княгиня рыдала, задыхаясь и отрывисто вскрикивая, и блеск весеннего дня, дыхание ожившей земли проходили мимо нее. Ее сын, ее единственное дитя, отрада и надежда ее жизни, ушел от нее туда, откуда не возвращаются; он стал искупительной жертвой, как Веселка из Прямичева, как те неизвестные ей сотни людей, не доживших до прихода весны. Но то, что Светловой один из всех был в чем-то виноват, не утешало княгиню в ее потере. Она лишилась сына, она лишилась будущего, и для нее весна не придет никогда. И Огнеяр с Громобоем, оба одержавшие победу в самой важной битве их судьбы, стояли одинаково хмурые, оба страдая от бессилия помочь этой женщине. Она ни в чем не виновата, но именно она обречена на самое долгое, неизбывное страдание. Сердце ее полно любви, которую не угасят никакие прегрешения сына и не остудит время, и ее любовь станет ее незаслуженной казнью. Это – обратная сторона Макошиных даров, это – зима, без которой не бывает весны.