не должен поощрять такую опасную чувствительность. Избранная вами профессия предполагает суровую жесткость. И я не могу быть при вас неотлучно, и вас мое вечное присутствие стало бы только тяготить.

Он недоверчиво пробормотал:

– По вашему, дружбы не существует?

– В тех сферах, куда вы стремитесь, – нет. И вообще, вспомните Пушкина. Он объяснил в четырех строках, что означает это понятие. Кстати, умнейший был человек. Как мог быть поэт настолько мудр?! Он ведь и сам говорил, что поэзия должна быть глуповата. Все знал.

Герман не стал со мною спорить. Но, помолчав, негромко сказал:

– У меня есть друзья.

– И много их?

– Двое. Зато я могу на них положиться.

– Хотелось бы мне на них взглянуть.

– Это несложно. Могу познакомить. Тем более я им про вас рассказывал.

15

Эти взаимные смотрины были назначены на воскресенье и состоялись на летней веранде весьма уютного ресторанчика.

Друзья Карташова – он и она – выглядели его ровесниками. Может быть, женщина – чуть моложе.

Мужчина был несколько рыхловат, среднего роста, неторопливый, с продолговатым узким лицом, с умными небольшими глазами, они поначалу казались сонными, но это первое впечатление улетучивалось сравнительно быстро, с первых же реплик; он подавал их нечасто, но к месту, и в них была такая же прочность и основательность, что и в нем.

Женщина не была из красавиц, чьи обольстительные черты красят обложки модных журналов. Но ей и не требовались эти прелести – в ней было какое-то завораживающее, неизъяснимое очарование. Я не берусь ни передать, ни определить его природу, оно было будто в ней разлито. Оно излучалось из каждого взгляда, которым Вероника Витальевна – так ее звали – вас одаряла.

Это ни в коей мере не значит, что в ней ощущалось высокомерие, что, обращаясь к собеседнику, она снисходит – ничуть, ничуть! – в ее непринужденной естественности и заключался секрет воздействия.

Помнится, с некоторой опаской я ждал ее первых слов, боялся, что вот заговорит – и мгновенно магнит утратит свою притягательность – так бывает, – но нет! – и голос ее был тот, который вас сразу же околдовывает, – густое контральто – и сами слова были и точными и не стертыми.

Сперва я подумал, что это супруги, но каждый из них был сам по себе. Странное дело! И Карташов, и эти двое не преуспели в семейной жизни. Борис Константинович недавно освободился от брачных уз, и ясно было, что коли он решился на этот печальный шаг, то лишь по очень веским причинам. Вероника была свободной женщиной, но я понимал, что у нее должна быть сложная биография, недаром она с такой старательностью обходит все острые углы. Герман, хотя и был женат, но тоже не любил говорить об этой стороне своей жизни, было неясно, какую роль он отвел жене.

Борис спросил, какого я мнения о партии, под флагом которой Герман намерен был ринуться в бой. Он это смутно представляет.

Я улыбнулся и сказал:

– Я – также. И в этом одновременно ее уязвимость и ее сила. Скорее всего, это квазипартия, как все остальные, зато пока еще ничем себя не скомпрометировала. С одной стороны, господа избиратели могут не поддержать незнакомку, с другой стороны, она может привлечь именно этой своей неведомостью.

Все прочие либо уже приелись, либо не оправдали надежд, либо снискали себе репутацию почти узаконенных неудачниц. С партией нашего друга Германа еще возможен – теоретически – какой-нибудь занятный сюрприз. В сущности, Герману нужен лишь бренд, товарный знак, а все дальнейшее зависит лишь от него самого. От степени его гипнотизма, от обаяния, харизмы, от музыки его баритона. Его персональные шансы немалы.

– Да, в самом деле, – сказал Борис. – Дело, как говорится, за малым. Стать Бонапартом своей судьбы.

– По сути верно, но этот регистр не привлечет, а оттолкнет. В ходу – деловой приземленный стиль, – я неприязненно поморщился – любая патетика подозрительна. Что удалось двадцатому веку? Привить нам идиосинкразию ко всякой эйфорической вздернутости.

– И что же, у Германа есть в наличии все необходимые свойства?

– Если бы не было, я бы откланялся, – сказал я сухо. – Я не Сизиф.

– Не повышайте градус дискуссии, – просительно произнес Карташов. – Предмету дискуссии не по себе.

– А привыкайте, – я усмехнулся, – отныне вы будете этим предметом всегда и всюду.

– Даже сейчас? С моими друзьями?

– Друзья остались в другой вашей жизни. Теперь у вас могут быть соратники, противники, а еще незнакомцы, которых вам нужно завербовать. Мир состоит из избирателей.

– Какой унылый, скопческий мир! – произнесла Вероника Витальевна.

16

– Понравились вам мои друзья? – спросил меня Герман, когда мы встретились утром следующего дня.

– Милейшие люди, – сказал я бодро. – Другими они не могли и быть. Я ведь о вас высокого мнения.

– Вы подозрительно любезны, – сказал он, покачав головой.

– Сам удивляюсь, – я рассмеялся.

На самом деле, я не был настроен столь идиллически. Я пребывал в обременительных раздумьях.

Я понимал, что мои подопечные живут не в безвоздушном пространстве. У них сложился свой круг общения, образовались свои пристрастия. Но либо со временем я научился держать дистанцию, либо мне сильно везло с друзьями клиентов – они не приносили забот.

Такое стечение обстоятельств, скорее всего, меня расслабило – я вдруг уверился, что возможны две параллельно текущие жизни, независимые одна от другой.

То было опасное заблуждение. И эта опасность имела имя. Звали ее Вероника Витальевна.

17

Я уж сказал, что слово «красавица» было не про нее – и к счастью! Красавицы чаще всего бывают слишком поглощены столь обязывающей, декоративной репутацией. Они влачат ее за собой, как шлейф своей королевской мантии. Забота эта весьма изнурительна и безусловно небезопасна. Необходимы и трезвость и ум, чтобы благополучно справиться с давлением своего совершенства, чтобы земля не ушла из-под ног.

Бесспорно, Вероника Витальевна выгодно отличалась от многих хорошеньких женщин, но ведь она и не была хорошенькой женщиной. Она была настоящей женщиной. Отнюдь не один красивый фасад определял ее притягательность.

Было в ней властное сочетание ума и характера – если Борис только благодушно посмеивался, лишь удивлялся тому, что Герман «пошел в политический лес по ягоды», то Вероника ничуть не скрывала почти враждебного неприятия.

Я сразу же понял: во мне она видит совсем не советника, ни тем более соратника Германа Карташова.

Совсем напротив. Я был совратитель.

18

Должно быть, Герман что-то почувствовал. Немудрено. В нем несомненно присутствовал этот дарованный небом, особый охотничий инстинкт, необходимый в его профессии. Недаром я связывал с ним надежды.

Вскоре он вновь меня спросил, на сей раз прямо, что меня все же