обижайтесь. Я ошиблась и приношу свои извинения. Вы человек другого калибра. И ваши действия могут иметь разрушительные последствия.

Я усмехнулся:

– Ах даже так?

– Еще раз: я не хочу вас обидеть. Не для того я просила вас встретиться. И речь не о вас, а о Германе Павловиче. Вы уже поняли, нас с ним связывают и давние и, кроме того, достаточно сложные отношения. Мы знаем друг друга с юных лет, когда и завязываются такие узлы.

Герман мне близок по-настоящему. Иначе, чем Борис Константинович, которым я искренне дорожу. Герман – любимый человек. Характеры у нас непростые, мы дважды с ним теряли друг друга и понимаем, что в третий раз потеря может быть окончательной. Естественно, этого мы не хотим. Но он, как мне кажется, не понимает, сколь велика такая опасность. Я женщина. И все понимаю.

Так. Предисловие закончилось. Я сдержанно у нее осведомился:

– И в чем же эта опасность?

– В вас, – сказала Вероника Витальевна.

23

Конечно, я ждал чего-то этакого. Не зря же она хотела встретиться. И все же эти ее слова произвели на меня впечатление. Быть может, не сами слова, а экспрессия и та воинственная решительность, с какими она их произнесла.

Я счел за лучшее промолчать, чтобы успеть собраться с мыслями и выбрать правильную реакцию.

Потом поощрительно улыбнулся и кротко сказал:

– Я слушаю вас.

Моя готовность послушно принять несправедливое обвинение ее нисколько не обезоружила. Подчеркнуто сухо она сказала:

– Я не намерена дискутировать, в чем-либо вас переубеждать. Вы человек сложившийся, опытный, выбравший в высшей степени странную и своеобразную сферу применения своих дарований. Натаскиваете людей, вам доверившихся, чтобы они возможно глубже увязли в политических играх. Дело не в том, что это дрянные и небезопасные игры, и даже не в том, что в нашем отечестве квазиполитика, квазипартии, квазипарламентская деятельность – все эти мнимости и симулякры – давно и прочно обозначают всего лишь функцию, а не предмет. На это мне, в общем-то, наплевать. К пародии, как к главному жанру новейшей истории, я привыкла. Хотя на нашем родном суглинке пародия может стать кровавой.

Но я не хочу, чтоб человек, который мне дорог, себя обрек на эту расправу с самим собою. Чтоб он превратился в такой же фантом, как все эти шустрые простаки, которыми вертят манипуляторы. Прошу извинить за резкое слово.

Ни жестом, ни взглядом я не прервал этот взволнованный монолог. Ничем не показал, как жестоко, как больно она меня оскорбила. Но я разозлился. И не на шутку.

– Я понял вас, – сказал я со вздохом, когда она наконец умолкла. – Вы изъясняетесь без околичностей. Не буду говорить о себе, мои заботы – только мои, и вас они вряд ли занимают. И все же не могу не напомнить, что мною вложена в Карташова немалая часть меня самого. В какой-то мере он воплотил в себе и мои скромные способности и мои неосуществленные чаянья. Все, что, возможно, во мне копилось и вызревало долгие годы. Я отдал этому человеку все, что я знал, и все, что понял. Отдал, не чинясь, без расчета что-либо получить взамен. Однако у каждого Пигмалиона есть не одна лишь готовность отдать, есть еще скромное право увидеть, что вышло из его Галатеи.

Она спросила с недоброй усмешкой:

– Вы полагаете, Герману Павловичу придется по душе эта роль?

Я сухо сказал:

– Да, я уверен. Меньше всего хочу вас обидеть, и все же вы не вполне разобрались в душе любимого человека. Вы просто не видите, где и когда он может себя ощутить победившим и состоявшимся человеком. Та деятельность, которая вам внушает стойкое неприятие, – его призвание и назначение. Нравится это вам или нет, но то, что для вас – базар и помойка, его естественная среда.

Поверьте, – я старался придать возможно бльшую доверительность своим словам, – я вам желаю только добра, ничего другого. Множество превосходных женщин теряли дорогих им людей лишь оттого, что пытались внушить им свои пристрастия и оценки. И я убежден: настоящая женщина лишь та, которой по силам вручить себя, отдать и посвятить свою жизнь тому, кого она полюбила.

Она сказала:

– Благодарю вас. Не ожидала такой откровенности. И все же скажу: не промахнитесь.

Я удивился:

– Звучит угрожающе.

Она поднялась, давая понять, что разговор на этом окончен. И повторила:

– Не промахнитесь. Все самозваные поводыри обычно остаются внакладе.

24

Я понимал, что мне предстоит нелегкое объяснение с Германом, и настроение мое, уже испорченное беседой с суровой Вероникой Витальевной, естественно, не слишком улучшилось от этой приятной перспективы.

Но понимал я и то, что дело, которым мне выпало заниматься, чревато всякими передрягами. Стало быть, каверзы и неожиданности входят в мою систему жизни.

И было еще одно обстоятельство – я позавидовал Карташову.

25

Герман явился на той же неделе, хмурый, взлохмаченный, сам не свой. Словно он побывал в мясорубке и чудом остался жив-здоров.

– Можете мне ничего не рассказывать, – буркнул он мрачно, – я уже знаю о вашей дискуссии с Вероникой.

– Тем лучше, – сказал я, – должен заметить, я не в восторге от роли хищника, когтящего невинную крошку.

– Какой еще крошка?

– Известно какой. Весь из себя непорочный Герман. В белых одеждах и чистом исподнем.

– Достаточно. Юмор – не ваша стихия.

– Юмор висельника, согласен. Но на другой сейчас неспособен.

– Если уж вешаться, то мне, – вздохнул он, – вопрос поставлен ребром.

– Догадываюсь. Дело обычное. Вероника Витальевна полагает, что ей известно лучше, чем вам, зачем вы живете на белом свете. В чем ваша миссия в этом мире. А также что сделает вас счастливым, а также дарует гармонию духа. Очень возможно, она права. Уже потому, что она свободна от ваших сомнений и колебаний. Мне даже жаль, что вам, а не ей даю я свои рекомендации.

– Согласен. Но ей они не нужны, – сказал он с ядовитым сочувствием.

– Не спорю. Ваша любимая женщина уверена: вы занимаетесь вздором. Все то, от чего зависят судьбы значительных масс и отдельных людей, – все это миф, пустая порода.

– Чем тратить сейчас золотой запас вашей иронии, вы бы лучше посоветовали, как быть, что делать.

– Сами решайте, – сказал я жестко. – Я узкий специалист, разбираюсь в том, что относится к моей сфере. Женщины – это особый мир, любимые женщины – тем более. Я полагал, что люди действия, такие, как вы, им по душе, что выбранная вами стезя внушает им должное уважение. Но либо я ничего не смыслю, либо Вероника Витальевна – женщина не такая, как все, разительно отлична от прочих.

Вам стоит еще раз