важным фактором в этой технологии, какую бы форму она ни приняла, будет некий рычажок для изменения степени «авантюризма», регулирующий количественное сочетание знакомого и незнакомого, а также то, насколько сильно новая музыка отличается от привычной нам. Именно эти факторы сильно варьируют у разных людей и у одного человека в разное время дня.

Когда мы слушаем музыку, мы формируем схемы для музыкальных жанров и форм, даже когда воспринимаем ее пассивно и не пытаемся анализировать. С ранних лет мы уже знаем, каковы правила игры в музыке нашей культуры. Для многих из нас будущие предпочтения и антипатии в музыке станут следствием тех когнитивных схем, которые мы сформировали в детстве. Это не значит, что музыка, которую мы слушаем в первые годы, непременно определит наши музыкальные вкусы на всю оставшуюся жизнь. Многие люди по собственному выбору слушают или изучают музыку разных культур и стилей и выстраивают для нее схемы. Однако детское восприятие часто самое глубокое, и потому оно закладывает основы понимания музыки в будущем.

Музыкальные предпочтения имеют и важную социальную составляющую, основанную на наших знаниях о жизни вокалиста или музыканта, о том, что нравится нашим родственникам и друзьям, и о том, что стоит за конкретной музыкой. Исторически и в особенности эволюционно музыка была связана с социальной активностью. Это может объяснить, почему наиболее распространенной формой музыкальной выразительности, от псалмов Давида до американской индустрии хитов XX века и современной музыки, являются песни о любви и почему они для нас так притягательны.

9. Музыкальный инстинкт. Хит эволюции № 1

Откуда взялась музыка? Ее эволюционное происхождение изучается довольно давно, исследования этой темы восходят к самому Дарвину, который считал, что музыка развивалась посредством естественного отбора как часть брачных ритуалов человека и его предков. Я считаю, что научные данные подтверждают его идею, однако не все с ней согласны. За десятилетия появилось лишь несколько не связанных друг с другом работ на эту тему, но в 1997 году интерес исследователей вдруг сосредоточился на проблеме, сформулированной когнитивным психологом Стивеном Пинкером.

По всему миру около 250 ученых выбрали основным направлением своих исследований восприятие и познание музыки. Как и в большинстве научных дисциплин, мы ежегодно проводим конференции. В 1997 году ученые собирались в Массачусетском технологическом институте, и Стивена Пинкера пригласили произнести вступительную речь. Он тогда только закончил книгу «Как работает мозг»[22] — важную масштабную работу, в которой формулируются и объясняются основные принципы когнитивной науки, — но еще не успел снискать скандальной известности. «Язык — очевидная эволюционная адаптация, — сказал он в своей речи. — Механизмы, которые мы изучаем в когнитивистике и когнитивной психологии, вроде памяти, внимания, классификации и принятия решений преследуют четкую эволюционную цель». Он объяснил, что время от времени мы обнаруживаем поведение или признак, труднообъяснимый с точки зрения эволюции. Так происходит потому, что, когда эволюционные силы приводят к определенной адаптации, одновременно запускается еще какой-то механизм, который Стивен Джей Гулд назвал антрвольтом, позаимствовав термин из архитектуры. Например, по плану купол должны поддерживать четыре арки. Между арками обязательно будет какое-то пространство стены — не потому, что оно зачем-то нужно, а просто потому, что это побочный продукт проектирования. Птицы эволюционно развили перья для того, чтобы согреваться, но используют их и для другой цели — для полета. Это и есть антрвольт.

Многие антрвольты находят такое хорошее применение, что трудно сказать, были они изначально адаптациями или нет. Пространство между арками в здании стало местом, где художники помещали ангелов и другие украшения. Антрвольт — побочный продукт замысла архитекторов — превратился в одну из самых красивых частей здания. Пинкер заявил, что язык — это адаптация, а музыка — ее антрвольт.

«Среди когнитивных операций, которые выполняет человеческий мозг, музыка наименее интересна для изучения, потому что является лишь побочным продуктом, — продолжал он, — эволюционной случайностью, завязанной на языке. Музыка — это слуховой чизкейк. Просто так случайно получилось, что она щекочет несколько важных частей мозга в высшей степени приятным образом, как чизкейк приятно щекочет нёбо. Любовь к чизкейкам не развивалась эволюционно, зато эволюция подарила нам пристрастие к жирам и сахарам, которые были у нас в дефиците на протяжении всей истории. Люди развили нейронный механизм, который стимулирует центры вознаграждения, срабатывающие при употреблении сахаров и жиров, потому что раньше они были доступны лишь в небольших количествах и полезны для нашего благополучия.

Большинство видов деятельности, важных для выживания вида, например еда и секс, тоже доставляют удовольствие: мозг развил механизмы вознаграждения и поощрения такого поведения. Но мы можем научиться пропускать изначально необходимые действия и подключаться сразу к системам вознаграждения. Мы можем есть продукты, которые не имеют никакой питательной ценности, и заниматься „безопасным“ сексом. Мы можем принимать героин, который эксплуатирует нормальные рецепторы удовольствия в мозге. Ни один из этих эффектов не является адаптивным, но центры удовольствия в нашей лимбической системе не умеют определять разницу. Однажды люди обнаружили, что чизкейк попросту нажимает кнопку удовольствия от поступления в организм жира и сахара, — объяснил Пинкер, — а музыка — это поведение такого же рода, эксплуатирующее один или несколько существующих у нас каналов удовольствия, которые развились для поощрения адаптивного поведения — предположительно, лингвистической коммуникации.

Музыка, — рассказывал нам Пинкер, — нажимает на кнопки удовольствия, предназначенные для языковых способностей, с которыми она пересекается несколькими способами. Она нажимает на кнопки в слуховой коре, в системе, реагирующей на эмоциональные сигналы в человеческом голосе, когда он плачет или воркует, в моторно-двигательной системе, которая задает мышцам ритм при ходьбе или танце».

«В том, что касается биологических причин и следствий, — писал Пинкер в книге „Язык как инстинкт“[23] и то же самое, но в других словах, сказал в своем выступлении, — музыка бесполезна. Она не проявляет никаких признаков архитектурного замысла для достижения какой бы то ни было цели, такой, например, как долгая жизнь, рождение внуков или точное восприятие и предсказание событий в мире. В отличие от языка, зрения, социального мышления и физических навыков, музыка может исчезнуть у нашего вида, и это практически не повлияет на остальные сферы нашей жизни».

Когда такой блестящий и уважаемый ученый, как Пинкер, делает спорное заявление, научное сообщество обращает на это внимание. Его выступление побудило меня и моих коллег пересмотреть свою позицию относительно эволюционной основы музыки, которую мы не подвергали сомнению и считали очевидной. Пинкер заставил нас задуматься. А небольшое исследование показало, что он не единственный теоретик, высмеивающий эволюционное происхождение музыки. Космолог Джон Барроу утверждал, что музыка не