сидела женщина, в которую он когда-то был влюблен — или, во всяком случае, страстно ею восхищался.

Но это была однодневная страсть. Она прошла и теперь холодна и мертва. Было время, когда прикосновение этой округлой руки разгоняло кровь в его жилах. Теперь, когда она случайно касается его плеча, у него это вызывает не больше чувств, чем прикосновение к обломку статуи Праксителя![155]

Испытывает ли она то же самое?

Он не мог сказать, да ему и было все равно.

Если он и думал о ней, то с простой благодарностью. Он помнил свои догадки о том, кто послал ему в защиту звездно-полосатый флаг, — догадки, подкрепленные словами Бланш Вернон в разговоре в зарослях.

И только это заставило его мысленно сформулировать вопрос: «Должен ли я заговорить с ней?»

Он вспомнил все, что произошло между ними: ее холодное прощание на утесе, когда он спас их от прилива; почти презрительное обращение с ним на балу в Ньюпорте. Но он помнил и ее последние слова, когда она выходила из бального зала, и последний взгляд с балкона!

И слова и взгляд заставили его повторить вопрос: «Должен ли я заговорить с ней?»

Десять раз слова готовы были сорваться с его языка, и все время он сдерживался.

Было время, когда он заговорил бы, и завязался бы оживленный диалог. Хотя почтовый поезд со скоростью сорок миль в час достигнет Лондона через пятнадцать минут, Мейнарду казалось, что он никогда не придет на станцию.

Но наконец поезд остановился, и — капитан Мей-нард и его прежние знакомые не обменялись ни словом!

Казалось, все испытали облегчение, когда показалась платформа и появилась возможность избавиться от его общества.

Вероятно, Джули была исключением. Она последней из своей группы выходила из купе; Мейнард, разумеется, еще оставался.

Она, казалось, задерживается в надежде, что он заговорит.

Ей хотелось сказать — «жестокий», но гордость остановила ее, и чтобы избежать унижения, она быстро выпрыгнула из вагона.

Мейнард тоже едва не заговорил. И тоже сдержался из-за мысли — гордой, но не жестокой.

* * *

Он смотрел на платформу и видел, как они уходят. Видел, как к ним присоединились два джентльмена — один подошел украдкой, словно опасался, что его заметят.

Он знал, что это Суинтон, и понимал, почему тот избегает внимания.

Мейнарду было все равно, и он не завидовал его уверенности и обществу. Он только подумал:

«Странно, что в каждый неприятный момент моей жизни снова появляются эти люди из Ньюпорта — в Париже и теперь, возле Лондона, когда я испытываю самое сильное горе!»

Он продолжал раздумывать над этим совпадением, пока носильщик не усадил его вместе с багажом в кэб.

Не понимая причины его отрешенности, этот служащий тем не менее был недоволен.

Сильно хлопнув дверцей, он напомнил пассажиру, что тот не дал на чай!

Глава LXIII

«ЭТО СЛАДКО, ТАК СЛАДКО…»

Сев в кэб, капитан Мейнард вместе со своим багажом благополучно прибыл на Портмен Сквер.

У него был с собой ключ, поэтому он зашел, не потревожив хозяйку.

Он снова оказался в своей квартире, постель приглашала лечь, но он не мог уснуть. Всю ночь метался он в постели и думал о Бланш Вернон.

Джули Гирдвуд заставила его отвлечься, но как только эта леди вышла из вагона, он перестал о ней думать.

Как только она исчезла на платформе, в воображении Мейнарда снова возникла дочь баронета, снова увидел он ее розовые щеки и золотые волосы.

Препятствия, возникшие между ними, неприятны, о них можно только сожалеть. Но, думая о них, Мейнард не чувствовал себя несчастным. Да и как могло быть иначе, если в ушах его еще звучала ее нежная речь. Он снова достал листок и перечел при свете лампы, что на нем написано.

С болью прочел он: «Папа… никогда не разрешит мне снова с вами увидеться». Но это не мешает ему сохранить надежду.

Сейчас не средневековье, и Англия не страна монастырей, в которой все зависит от родительского согласия. Тем не менее, власть отца может быть препятствием, и с ней следует считаться. Да Мейнард и не думал иначе.

Между гордым баронетом и им самим препятствие, которое он, возможно, никогда не преодолеет, — социальная пропасть навсегда разделит их!

Есть ли способы преодолеть эту пропасть? Можно ли придумать такой способ?

Долгие часы эти мысли не давали ему покоя. Но в конце концов он уснул, так и не найдя выхода.

В то же самое время Бланш тоже не спала — и думала о том же.

Но были у нее и другие мысли и страхи. Ей еще предстояло встретиться с отцом!

Убежав к себе, она с того часа своего стыда не виделась с ним.

Но утром им придется встретиться — и, может быть, он потребует у нее признания.

Может показаться, что больше рассказывать не о чем. Но сама по себе необходимость успокаивать отца и повторять то, что уже было сказано, вызывала боль.

К тому же был еще один ее проступок — тайная записка. Она писала ее торопливо, уступив инстинкту любви, охваченная волнением страсти.

Теперь, в своей спокойной комнате, когда миновал приступ отчаянной храбрости, она сомневалась, правильно ли поступила.

Она не раскаивалась в сделанном, но опасалась последствий. Что, если отец узнает и об этом? А если заподозрит и спросит ее?

Она знала, что должна будет сознаться. Она слишком молода и невинна, чтобы думать об обмане. Она только что совершила обман, но совсем другое дело сказать неправду.