«Не знаю, - ответил Белкин и подошел к Ирине. - Надоело…»

«Ты что ж, водку здесь пьешь?» - Она спрятала платок куда-то под рукав белого платья и приподняла бутылку.

«Ага. Хочешь?»

«Хочу», - неожиданно для него ответила Ирина и села на подоконник так, чтобы луна не могла осветить ее заплаканного лица.

Ему было странно смотреть, как Ирина - золотая медалистка, гордость школы, личность, с которой его разделяла бездна, запросто махнула полстакана. Закрыла ладонью рот и безмолвно покачала головой.

«Ты чего? - спросил он ее. - Что с тобой? Обидел кто-нибудь?»

Она не ответила, поставила стакан. Белкин видел ее силуэт на фоне только-только зарождающейся зари. Белоснежное, как у невесты, платье в темноте казалось голубым. Длина, согласно решению родительского комитета, ниже колен. Рукава - две трети. Ворот закрытый, почти под горло. На голове никаких прибамбасов, волосы до плеч без вызывающей завивки. Каре «паж» с прямым пробором. И белые туфельки на целомудренном каблуке.

«Федя, у меня красивое платье?» - тихо спросила она.

«Ничего…»

«А я тебе нравлюсь?»

Белкин состроил гримасу - благо, что темнота позволяла это сделать.

«Ну да», - не совсем уверенно ответил он.

«А вот Земцову не нравлюсь! - крикнула Ирина и прикусила кулачок. - Налей мне еще!»

Она снова выпила залпом.

«Ты правду говоришь?» - Она взяла его за руку.

«Ты насчет чего?»

«Я красивая? Я… я не толстенькая?»

«Что ты! - от всей души возразил Белкин. - Очень даже красивая. И умная».

«Закрой, пожалуйста, дверь на швабру», - шепотом попросила она.

Он выполнил ее просьбу, боясь даже предположить, чем все это закончится. Он поверить не мог, что рядом с ним Ирина Гончарова - девушка, которая ни разу за десять лет совместной учебы не начинала говорить с ним первой и вообще не замечала его. От волнения у него вспотели ладони. Он уже жалел, что уединился в этом злополучном классе.

Она часто дышала и крепко сжимала его руки.

«Чувствуешь, как пахнут волосы? Это мне папа из Сирии яблочный шампунь привез… Ну что ты стоишь, как чурбан?.. Скажи честно, у тебя было… ну с кем-нибудь из наших девчонок?»

Белкину казалось, что его язык обмазали горчицей. Он промычал нечто невразумительное, пожал плечами и отрицательно покрутил головой. Они стояли перед доской, где порознь стояли тысячи раз. Ирина поднимала его влажные руки к своей груди.

«Ну давай же! - взмолилась она. - Только платье не надо снимать, потом замучаешься его обратно… Давай на учительском столе… Быстрее же!..»

Он до конца не верил, что это не розыгрыш. Он торопился и плохо понимал, действительно ли именно этого хочет от него Ирина. Подтолкнул ее к столу, а потом, когда она легла, попытался приподнять край ее длинного платья. Ничего не получилось. Ирина даже простонала от досады, привстала и, стиснув зубы от стыда, сама подняла подол. Он бряцал пряжкой от брюк, вполголоса чертыхался; из его кармана посыпались семечки и какая-то мелочь; складки ее платья шуршали и легко скользили по полированному учительскому столу. Он торопливо целовал ее мокрые, пахнущие шампанским и конфетами губы, что-то искал, старательно доказывая, что он все знает и умеет, что он уже мужчина, гремел коленями по столу, скрипел влажными ладонями по полировке стола, испытывая и боль, и что-то невообразимое, и никак не мог понять, почему она называет его Сережей.

А потом она со злостью крикнула ему: «Отвернись!», и он слышал, как она шуршала за его спиной платьем, потом быстро подошла к двери, выдернула из ручки швабру, швырнула ее на парты и вышла, хлопнув за собой дверью.

«Что-то не так», - сконфуженно подумал он, заправляя в брюки помятую рубашку.

В спортивный зал он так и не спустился. Ходил по классу со стаканом в руке и бормотал: «В пустынном классе, после бала, не знаю как, зачем, за что, ты девушкой моею стала и сердце унесла мое. Но не сбылись мои мечты - опять Земцова любишь ты…»

Он все-таки спустился в зал и стал со страхом искать среди девушек Ирину, но ее не было. Не было Земцова, не было Люды. Класс таял, как ночь, как детство. Кто-то очень хотел спать, кому-то все надоело, кто-то сильно торопился в будущее.

После того, как они всем классом встретили рассвет, Ирина словно испарилась. Впрочем, Белкин не пытался ее разыскать, но в душе ждал встречи с ней. Еще года два он тосковал по ней, и в груди его что-то сладко и томительно болело. А потом он женился, потом развелся и стал кидаться от одной женщины к другой. С тех пор Ирину он больше не вспоминал.

Он устроился в «Динамо» тренером по спортивной стрельбе - у него был талант прекрасно стрелять. Легко дырявил мишень с любых позиций. Балуясь, лупил в «яблочко» с двух рук, с локтя, с разворота, в прыжке. Очень любил стрелять по пустым бутылкам влет. Сначала выпивал содержимое, а потом стрелял. Мастерство росло, бутылок требовалось все больше и больше… Как-то на банкете, где отмечали юбилей начальника, он одним выстрелом, в полной темноте, срезал часовую кукушку, которая выскочила из своего гнезда ровно в полночь. Хмельная толпа принялась поднимать тосты в честь мастерства Белкина, напрочь забыв про начальника вместе с его юбилеем. Начальнику это не понравилось. Он вызвал наряд милиции, обвинив Белкина в пьяном дебоше со стрельбой. Так закончилась его тренерская карьера.

Потом он работал охранником на автостоянке, сторожем дачного поселка, продавцом дроби в пневматическом тире. Как-то получил недвусмысленное приглашение работать по заказам криминальной группировки. Деньги пообещали огромные, а за отказ - большие неприятности. Но от высокооплачиваемого киллерства Белкин все же отказался, уехал в деревню и запил довольно крепко. Ну а потом… потом была пьяная драка у винного магазина, ночь в «обезьяннике», обвинение в нанесении тяжких телесных повреждений гражданину Аскарову, подписка о невыезде. И, наконец, охотничий приют.

Он на судьбу не жаловался, ни в чем не винил себя - за свои глупости сам же и расплачивался. И легко прощал людей за обиды, нанесенные ему. Но в охотничьем приюте после встречи с Ириной с ним что-то случилось. То ли водка окончательно обесценила его жизнь в собственных глазах, то ли уж слишком обидели его Иринины «шестерки». А может быть, сама Ирина задела его подчеркнутым нежеланием обернуться на прошлое, которым он в свое время так дорожил…

…Белкин лежал на чердаке сарая, грея рукой цевье ружья. Он уже успел разогнуть ржавые гвозди на штакетнике, снять треугольное стеклышко и выставить наружу ствол ружья. Холодный воздух свистел в треугольной амбразуре. Белое голубиное перо, застрявшее в углу прорези, трепыхалось на сквозняке. Сколько прошло времени, как он залез на чердак? Час? Два часа? Или сутки? Чепуха, не имеет значения. Он будет лежать здесь и ждать до тех пор, пока не получит утоления кровью.

Никакого волнения, никакой дрожи в руках. Он уже все твердо решил, уже смирился с будущим, которое сам себе уготовил. Все равно отступать некуда, мосты сожжены: пистолет, который лежит на буфете под тряпкой, уже определил его судьбу. Белкин нарочно оставил на нем свои отпечатки пальцев. Пусть так будет.