Симпатичные рантье живут безбедно и содержат слуг, взяв к себе на работу состарившихся служащих покойного старика Морреля. Вопреки завистливому мнению соседей, о роскоши здесь говорить не приходится, но вот само описание поистине роскошно. Жюли и Эмманюэль уже сыграли свою роль в романе в сценах спасения их отца от разорения. Они появятся на страницах романа еще раза два: это типичные второстепенные персонажи. Описание их дома не несет смысловой нагрузки. Тем не менее Дюма не скупится на радующие глаз подробности и добродушно-насмешливые слова. Исходя из строгих законов жанра, такое описание избыточно и могло бы стать основанием для упрека автору в многословии. Но согласитесь: для нас это не просто декорации, позволяющие представить пусть и второстепенных героев, не в абстрактном, а во вполне жизненном пространстве, характеризующем быт и привычки среднего парижского рантье конца тридцатых годов XIX века.

Зайдем теперь в еще более скромный дом, дом старика Марена из романа «Скитания и приключения одного актера».

«Дом состоял из большой комнаты и кабинета.

Комната обогревалась огромным камином. На нем посередине красовались большие каминные часы. По обеим сторонам, уставившись на них, сидели, распространяя вокруг себя приятный запах смолы, еловые львы с завитыми гривами и кисточками на хвостах. Рядом с часами стояли два медных подсвечника, сверкающие, как зеркало, а в них — две свечи, которые на памяти мальчика зажигали лишь однажды (…). Завершали композицию маленькая бутылочка и китайская вазочка.

Все другие каминные принадлежности были из железа и сияли, как ствол карабина и пистолеты Отца. Решетка представляла собой четверть круга, некогда бывшего колесным ободом. (…)

Огромная дубовая кровать, видная прямо с порога, выделялась своими занавесями из зеленой саржи на фоне стены, которую никогда не покрывали обоями, а лишь штукатурили известью с песком. Время от времени маленькая ракушка, обломок угасшего мира, некогда населявшего этот песок, привлекала взор детей, и тогда они забавлялись тем, что кончиком ножа очищали и выколупывали ее из стены.

В другом углу, параллельно большой кровати, стояла кровать поуже и покороче, на которой спали дети.

Посреди комнаты возвышался большой стол массивного красного дерева; его окружали соломенные стулья, деревянные части которых были выкрашены в серо-голубой цвет. Дюжина стульев неизменно была расставлена следующим образом: три вокруг стола, семь вдоль стены, один перед секретером — за ним Отец писал свои рапорты, — один возле камина, напротив маленькой деревянной скамьи с ласковым названием «банкетка».

Если эти стулья передвигали, то только по какой-нибудь причине — чтобы принять гостя, пообедать или поужинать. Когда же этой причины более не существовало, стулья неизменно оказывались на своем обычном месте, и можно было подумать, что, как в сказке, они сами возвращались на свои места.

Гравюры, изображавшие «Времена года» и заключенные в рамы из черного дерева, составляли художественное украшение четырех стен. Оформление комнаты дополняли военные трофеи, карабин, два пистолета и сабля Отца.

Завершал меблировку большой дубовый шкаф» (II).

Вы, должно быть, уже угадали профессию Отца, то есть старика Марена. Да, верно, он был солдатом, но ко времени повествования уже вышел в отставку и служил таможенником.

«В то время таможенники, как и солдаты, носили зеленый мундир, треуголку, саблю на боку, карабин на плече, пистолеты на поясе. В любую минуту они должны были быть готовы (…) вступить в перестрелку с английскими корсарами и контрабандистами(..).

Служба Отца была тяжела, ибо удерживала его иногда на неделю, на две, а то и на месяц вдали от дома; но обязанности свои таможенник исполнял со всей тщательностью, при этом постоянно тихонько напевал, — он, человек, никогда даже не улыбнувшийся. Правда, песня, которую Отец напевал себе под нос, насмерть поразила услыхавших ее при Вальми и Жеммап. Этой песней была «Марсельеза»» (I).

Как известно, битвы при Вальми и при Жеммап были первыми военными победами революционной Франции в 1792 году, и, стало быть, старый республиканец, давно уже ушедший с полей сражений, навсегда остался верен своим идеалам. Как и отец самого Дюма, о котором многие исследователи биографии писателя тоже часто пишут, пользуясь заглавной буквой — Отец. Ведь Отец играл в его жизни весьма важную роль: роль благородного мифа, созданного трудами матери Дюма и всю жизнь поддерживаемого писателем. Дюма унаследовал от отца республиканство и, хотя какое-то время пытался перейти на позиции сторонника народной монархии, в конце концов остался верен отцовскому идеалу.

Но вернемся в дом старика Марена. Портрет дома и портрет человека дополняют друг друга, и вместе складывается яркая, живая, но лишенная романтизма картина. Здесь нет ни романтической бедности и бледности старого солдата, ни умиления перед трудностями жизни. Трудности для того и существуют, чтобы их преодолевать. Все в описании выглядит добротно и прочно и отражает трезвый добродушный реализм наблюдательного человека, способного неназойливо подчеркнуть типические черты своего героя и его окружения.

А вот еще более неустроенное жилище из трущобы.

«… В этой комнатенке с низким потолком, тяжелыми плитами на полу, тесной, холодной, сырой, не было ни душистых цветов, ни певчих птиц, ни обивки, ни обоев.

Единственные украшения на стенах — старый офорт, репродукция «Меланхолии» Дюрера, и висевшее напротив небольшое квадратное зеркало в раме желтого дерева, а над ним — две ветки букса в форме креста. Комнату разделяла зеленая саржевая занавеска, прибитая гвоздями к балке на потолке; она ниспадала до самых плит, покрывавших пол; несомненно, заботливая рука набросила это покрывало, пряча от посетителей удручающее зрелище нищенского ложа. (…)

Стол из старого дуба; черная деревянная доска, на которой можно было писать мелом; пюпитр с объемистой тетрадью, несомненно содержавшей произведения Генделя или псалмы Мачелло; довольно длинная скамья, на которой могло усесться восемь — десять человек; высокий табурет; плетеный стул — вот и вся скудная обстановка комнаты, такой же голой, как и ее стены» («Парижские могикане». Ч. I, XIII).

Нетрудно догадаться, что комната принадлежала бедному школьному учителю, за пять франков в месяц обучавшему детишек ремесленников своего квартала. В свободное от уроков время он предавался музицированию на виолончели.

Итак, жилища несут на себе не только отпечаток профессии и образа жизни своего хозяина, но и являют нам восхитительные подробности, вроде точного и вечного расположения стульев, которые опять же свидетельствуют о ясном видении окружающего мира и наблюдательности автора. Как и в описании дома Жюли из «Монте-Кристо», эти детали несущественны для развития действия, но для читателя они важны: именно они заставляют видеть все «как было». У Дюма вполне может на стене висеть ружье, которое так никогда и не выстрелит, но отсутствие ружья создало бы пробел в реальности, свело бы описание к схеме, а жизнерадостный и жизнелюбивый автор «Трех мушкетеров» недолюбливал схемы и прибегал к ним очень редко, только в тех случаях, когда именно это соответствовало его литературному замыслу.