– Мы хотели спокойно поужинать, – прошипела мама. – Если ты намерена испортить нам вечер, лучше уходи.

– Если я уйду, то заберу с собой Люкову кредитку, – заявила я и, хрустнув лапшой, издевательски улыбнулась.

Мама готова была провалиться под землю от стыда перед тетей Линдой, тем не менее напустила на себя невозмутимый вид. Ее племянница, несомненно, никогда бы не устроила матери подобной сцены – недаром она выходит замуж за блюстителя закона.

Мама с деланым спокойствием, но настороженно, как змея, готовая ужалить, повернулась к тете Линде и приторно пропела:

– Оставь нас с Тифани на минутку, пожалуйста.

Тете Линде явно не хотелось пропускать продолжение спектакля, и все же она отцепила сумочку со спинки стула и поднялась.

– Мне как раз нужно в туалет.

Она продефилировала через зал, громыхая браслетами, как чертов уличный оркестр. Дождавшись, когда бряцанье стихло, мама заложила за ухо прядь волос и приготовилась читать нотацию.

– Тифани, я понимаю, что у тебя сейчас нервы на пределе…

Она потянулась ко мне. Я отпрянула. С секунду мама молча смотрела на то место, где только что лежала моя ладонь.

– Постарайся взять себя в руки, – продолжала она. – Ты на волосок от ссоры с Люком.

Мама свела большой и указательный пальцы, оставив между ними зазор около миллиметра – столько, по ее мнению, отделяло меня от краха.

Невероятно. Мама безошибочно ткнула в больное место. До такой степени безошибочно, что даже подозрительно.

– С чего ты взяла?

Мама качнулась на стуле и скрестила руки на груди.

– Мне звонил Люк. У него был очень обеспокоенный голос. Он просил тебе не говорить, но… – Она подалась вперед, и на шее проявилась сеточка из лиловатых вен. – Судя по всему, тебе не помешает об этом узнать.

Мысль о том, что я лишилась Эндрю и теперь могу остаться совсем одна, подействовала на меня как холодный душ. Я заерзала на стуле, стараясь не выдавать своего волнения.

– И что он сказал?

– Что ты сама на себя не похожа, Тифани. С тобой нет сладу. Что ты все принимаешь в штыки.

Я рассмеялась, будто никогда не слышала ничего более абсурдного.

– Я хотела сниматься в этом фильме, а он был против. Он настаивает, чтобы я переехала с ним в Лондон и похерила свои шансы на работу в «Нью-Йорк таймс». – Мама возмущенно сверкнула глазами, и я понизила голос: – С каких пор защищать свои интересы означает принимать всё в штыки?

– На самом деле неважно, что это означает, – ответила мама, тоже понизив голос. – Суть в том, что ты теперь не похожа на ту женщину, в которую влюбился Люк. – Она выпила воды, которую ей принесли, пока я сражалась за мистера Ларсона. – Приди наконец в себя, если не хочешь расстроить помолвку.

Мы нахмурились каждая в своем углу. Шумная непринужденная обстановка ресторана еще больше подчеркивала угрюмое молчание за нашим столиком. В зале показалась тетя Линда. Нам с мамой уже довелось побывать на той претенциозной фабрике торжеств, где состоится свадьба ее дочери. Администратор с гордостью продемонстрировала, как синхронно, в такт пластинкам диджея, мигают и переливаются розово-голубым светом диско-проекторы в «танцевальном зале». Тетя Линда не обошла стороной и меню. Сто долларов за одну только порцию жаркого из креветок и говядины, представляете? Конечно, ради единственной дочери она готова на любые расходы… Курам на смех! Да я бы прыгала от счастья, если бы мой – ну ладно, наш – свадебный банкет обошелся мне – то есть нам – в сопоставимую сумму.

При мыслях обо всем этом меня снова одолела жажда, та самая, о которой говорила психолог, – признак неудовлетворенных базовых биологических потребностей. Тетя Линда вопросительно взглянула на меня, и я кивком пригласила ее обратно за стол, осушив стакан с водой. Кубики льда стукнулись о мои передние зубы, и я скривилась от боли.

Когда я подписала счет, мама предложила мне забрать остатки еды с собой.

– Забери ты, отвезешь папе, – великодушно отказалась я. В этой схватке один на один с мамой я проиграла. – Мне все равно негде хранить еду в номере.

Прощаясь, мама и тетя Линда попросили меня поблагодарить Люка за ужин.

– Конечно, – пообещала я.

– Когда ты возвращаешься на Манхэттен? – поинтересовалась мама. Она всегда говорила «Манхэттен» вместо «Нью-Йорк», желая показать, что она «в теме».

– Завтра после обеда, – ответила я. – Надо еще кое-что доснять.

– Ну, тогда хорошо выспись, дорогая, – посоветовала тетя Линда. – Здоровый сон – лучшая косметика.

Я улыбнулась такой натянутой улыбкой, что, казалось, она вот-вот раскроит мою голову пополам. Кивнув, я пожелала маме спокойной ночи, представляя, как крышка моего черепа отделяется, словно отпиленная верхушка тыквы. Мама и тетя Линда уселись в потасканный «БМВ». В последний раз родители продлевали аренду за автомобиль семь лет назад, взяв новую модель. Я тогда предложила выбрать более консервативную машину и не такую дорогую в обслуживании, но мама подняла меня на смех.

– Я не сяду за руль «Хонды-Сивик», Тифани.

Для мамы успех определяется не карьерой в «Нью-Йорк таймс». В ее понимании быть успешной – значит выйти замуж за кого-нибудь вроде Люка Харрисона, который обеспечит все те блага, которые мама якобы может себе позволить.

Еще более древний «БМВ», чем мамин, по-прежнему стоял на том же месте, что и час назад. Когда мама с тетей Линдой укатили, я рискнула взглянуть на него краем глаза.

Притворившись, будто не замечаю нью-йоркского номерного знака, я прошла мимо. В салоне означилось движение, и задние габаритные фонари прощально вспыхнули. Когда я распахнула дверцу своего джипа, Эндрю уже уехал.

Лет пять назад колледж Брин-Мор принял решение вырубить рощу, отделявшую Место от проезжей части. Пустые пивные банки со следами подростковых ДНК десятилетней давности собрали и сдали на переработку, а на месте пустыря разбили сквер, установили столики для пикников, качели и незатейливый фонтанчик. Я пришла туда воскресным утром, ступая по тонким следам на траве, оставленным колесами инвалидного кресла. За моей спиной работали кинокамеры.

Он поднял на меня глаза – полагаю, теперь ему на всех приходится глядеть снизу вверх.

– Финни.

Я закусила нижнюю губу, стараясь вызывать в памяти все, о чем говорило это имя.

– Вот я и пришла, Дин.

Аарон попросил меня присесть на скамью, чтобы мы с Дином лучше смотрелись в кадре. Только я могла сократить расстояние между нами. Сперва я заартачилась, но передумала, взглянув на Дина: он уставился в землю, и его щеки пошли пятнами от унижения.

Наконец мы оба заняли отведенные нам места, и перед нами, как расстрельная команда, выстроилась съемочная группа с камерами наперевес. И я, и Дин хранили неловкое молчание. Вообще-то этой встречи хотел Дин, это он просил Аарона договориться со мной, – о чем сообщил мне Аарон на исходе первого дня съемок.