* * *

Дальше – проще. Получив заверения Любимого Друга и Учителя, что между ними не обошлось без Высочайшей Воли, Клава следующему сообщила новость Онисимову – как человеку практичному:

– Брат Орест, у нас с Учителем родится ребенок. Нужно приготовиться как-то, наверное.

Онисимов сразу же прикинул, каким образом извлечь из такой новости максимальный эффект. Подумал, что будет возможность устроить торжественные крестины – название только чуждое, но это уж – как решит Учитель, но обряд приобщения к истинному Учению так или иначе состоится, значит, последуют подарки новорожденному Внуку Божию – так что дело обещало быть выигрышным. И он ласково и фамильярно потрепал Клаву по пока ещё неоформленному животу:

– Носи и храни! Большая честь тебе доверена: родить Внука Божия. Хотя непорочного зачатия ты и не удостоена.

Клава скромно улыбнулась.

Она подумала, что зачатие и получилось почти непорочным: на приятную порочную часть Виталик тогда после болезни оказался неспособен, хорошо хоть успел впрыснуть впопыхах.

Да и Светлый Отрок пока ещё не стал удовлетворительным для женщины мужчиной, здесь тоже гордится она самым фактом, а не исполнением.

Олена прежде и не помышляла, что может стать матерью Внука Божия. Но когда узнала о счастии Клавы, когда поздравила и поцеловала от всей души, сделалось ей грустно: ведь они с Клавой пришли к Учителю вместе, так почему Он избрал не ее?!

Правда, она замечала со стыдом, что ей нравится смотреть на Серёжу, когда тот по вечерам садится с гитарой.

Должна она помнить Гаврюшу и молиться Небесным Супругам, раз уж не получилось супружество земное, а она на певца с гитарой заглядывается – грех!

И дымный город ей уже опротивел. В Шувалово немножко лучше, но все равно грязно и заразно кругом. Вспоминалась Анфиса, уехавшая на Алтай, в Горний Эдем.

В тот же вечер после венчания Клавы в малые богородицы Олена подошла у Дионисию:

– Учитель, я думаю, я уже получила Твое благословение и просветление. Благослови меня уехать.

– А куда ты собралась, сестра Олена?

– На Алтай.

– Наверное, хорошее место, – небрежно признал Дионисий, уверенный, что самое лучшее место то, в котором Он находится в данный момент.

– Да, хорошее, чистое.

Подошел Пустынцев, заехавший к ночи, как он часто делал теперь.

При всей своей привычной бдительности он не заметил, что за ним увязалась из города синяя «тойота». Да и трудно было заметить, потому что «тойота» не висела на хвосте. Нужно было только убедиться, что Пустырь приехал в привычный дом и припарковал машину у входа.

– О чем говорим? – приобнял он Олену за талию.

– Да вот, уезжает сестра на Алтай, – с капризным недоумением объяснил Дионисий.

– Приятный вояж, – и Пустынцев сильнее обнял Олену в знак поощрения. – В даль пошёл усталый караван.

– Когда мы все двинемся, тогда – караван, – бездумно возразил Дионисий.

– Исход – эфто в традициях, – шутливо подхватил начитанный Пустынцев. – Евреи – из Египта, Святое Семейство – наоборот, в Египет, Магомет – из Мекки в Медину. А чем Ты хуже Магомета?

– Я лучше, – серьезно уточнил Дионисий. – Мухаммед – пророк, а я прямой Их Сын.

Олена медлила сколько можно было, но наконец высвободилась.

Оценив серьезность Учителя, Пустынцев не стал продолжать свои шутки. Обратился к Олене:

– Ты уедешь, сестра, а мы потом приедем к тебе.

– Приезжайте все. И ты приезжай, – ответила она тоже серьезно.

– Я тебя отвезу с утра, если хочешь, – пообещал Пустынцев. – На вокзал.

– Отвези, Серёжа.

Ездить на хорошей серёжиной машине ей нравилось, что тоже, наверное, маленький грех. Гаврюша когда-то уехал в грузовике и больше не вернулся. А она – в какой-то заграничной машине!

Спустившись вниз, она зашла в пустой и темный зал, где лежала нетленная Зоя. Олена больше не увидит праведницу в гробу. Лицо Зои освещалось только слабым светом с улицы – и потому казалось особенно прекрасным. Постояв у гроба, Олена подошла к окну. Оттого что в зале было темно, очень хорошо было все видно на улице. Красивая машина Серёжи, на которой Олена завтра греховно прокатится.

Олена увидела, как к серёжиной машине подошли двое.

Один стоял, тревожно оглядываясь, а второй полез под машину – как делают шоферы, которые, бедные, чинят снизу моторы, лежа на коврике в самой грязи! Чинил он недолго, вылез, и оба быстро ушли.

Неужели такие добрые, что починили чужую машину?

Олена не знала, сказать или не сказать Серёже? Но вспомнила, как говорили в деревне после гибели Гаврюши: «Вертушку ту не иначе американцы спортили: не надо им, видать, у себя нашего товару! Очень просто: подошли и будто починили! Мы ж добрые, хорошее видим, а мериканец подполз как змей в раю.»

Снаружи ветер шатал ветви деревьев. И свет наружных фонарей перебегал по стенам – и пробежал по лицу мученицы Зои.

Олене показалось, что мученица пошевелила губами. Попыталась что-то сказать!

В испуге Олена побежала наверх. Уж если мученица пыталась заговорить – ей и сами Боги-Супруги велели!

Пустынцев что-то рассказывал, стоя перед окном, как она стояла недавно. Только Пустынцев стоял в освещённой комнате – и не видел ничего, что делается снаружи.

Олена подошла и дернула его сзади за локоть.

Он обернулся, досадуя, что прерывают анекдот. Но увидев Олену, улыбнулся и снова нашёл её талию:

– Что скажешь, красавица народная?

– Серёж, там кто-то под твою машину лазил. Будто чинил.

Пустынцева сразу прошиб озноб. Он понял, кто и зачем «будто чинил» его «ситроен». А затем понял, что его спасло чудо в милом лице сестры Олены, прилежной ученицы Дионисия.

Вот уж, действительно, истинная вера, при которой Учитель Сам не обязан всегда вмешиваться: справляются и ученики.

Чтобы не показать испуга, он с увлечением – с двойным увлечением после чудесного спасения! – досказал длинный анекдот, и только потом пошёл звонить в милицию.

– Ну Олена, – сказал он, отойдя от телефона, – взлетели бы завтра мы с тобой прямо в рай! Одно утешение: так бы и летели, обнявшись. Проси теперь, чего хочешь!

Олена застеснялась, искренне не зная, чего просить.

– Ладно, – выждал паузу Пустынцев. – Когда придумаешь, скажешь. За мной не заржавеет.

Приехали саперы и действительно отлепили от днища полкило пластита с растяжкой, накрученной на переднюю полуось: стоило сделать первый оборот колеса, и второго уже никогда бы не получилось.