– Ты, – ведьма ткнула пальцем в его сторону. – Ты станешь ей отцом, а Рона – матерью. Ваша родная дочь станет ей сестрой, а сын – братом. Это то, о чем я прошу. Такова плата за лечение. Согласен?

Кустук какое-то время молчал, потом сказал неуверенно:

– Я… я не могу решать это один.

Ведьма кивнула.

– Понимаю. Поговори с женой и приходите завтра. Я буду вас ждать.

– Хорошо, Мама, – мужчина встал, склонил голову, прощаясь.

– Иди, – взмахом руки отпустила его ведьма.

Кустук поднялся, шагнул за порог, но в дверях остановился, обернулся. Спросил:

– Ты заберешь ее потом к себе?

– Да. Она станет ведьмой. Ведь она моя дочь.

Он хотел еще что-то сказать или спросить, но, постояв в нерешительности несколько секунд, в конце-концов промолчал и вышел из избы, тихо прикрыв за собой дверь.

Ведьма подошла к окну.

Кустук быстро уходил прочь.

Она положила руку на живот и негромко сказала:

– Смотри. Это идет твой папа.

И тут она вспомнила настоящего отца своей еще нерожденной девочки.

Ты костлявая…

Она вспомнила Тина. Его руки, лицо, глаза. Его светлые волосы, всегда пахнущие речной водой.

Его убила лошадь, которую он собирался подковать. Ударила копытом точно в переносицу. Раздавила лицо. Проломила череп.

А ведь она знала уже тогда, что так случится. Знала раньше. Когда он лежал с ней под ночным небом…

Он был уже мертв, когда касался ее груди. Когда целовал губы. Гладил бедра.

Костлявая…

Уже тогда она знала. Только не хотела поверить собственному знанию.

– Твой папа – мертвец, – прошептала ведьма и тихо заплакала.

Кустук скрылся за деревьями.

Ведьма запнулась обо что-то и едва не упала. Заныл ушибленный палец.

– Теперь ноготь слезет, – безучастно констатировала она, прощупывая ступню сквозь плотную кожу сапога.

Она присела на поваленный ствол, поросший мхом, достала из кармана засохший ломоть лепешки. Отламывая по маленькому кусочку, она долго пережевывала эрзац-хлеб и разглядывала звезды, видные сквозь частые прорехи в скелетах крон.

Ей подумалось, что если и есть в мире нечто неизменное, то это звездное небо. Бледная полоса Млечного Пути, знакомые рисунки созвездий – это вечно. Звезды все те же, что и десять лет назад, и пятьдесят, сто… Проходит человеческая жизнь, сменяются поколения, а небо – вот оно – все так же мерцает неугасающими искрами, блистает недосягаемыми бриллиантами… Так было всегда. Так будет…

Будет ли?

Если так было всегда, значит ли это, что так будет вечно?..

Лепешка кончилась. Только сухие крошки остались на ладони. Ведьма поднесла руку ко рту, вдохнула жесткие крупицы хлеба. Вновь глянула на небо.

Быть может, звезды это остатки миров? Мельчайшие крошки, рассыпанные по небу. Острые, колкие. Крошки, оставшиеся после… После чего? После Великого Сотворения? Или после Великого Разрушения?.. А есть ли разница? Для Сотворения всегда необходимо Разрушение. А Разрушение невозможно без Сотворения. Это замкнутый круг, это правило, на котором держится весь Мир.

Уничтожение и Созидание…

Ведьма смотрела в черную бездну, полную мерцающих звезд. Она отстраненно размышляла, и не понимала, о чем думает. Это были не ее мысли. Это было постороннее знание, которое она не была готова принять.

От Млечного Пути оторвалась маленькая искорка, покатилась по небосводу, медленно, будто слеза по щеке. И – странно – падающая звезда была алой. Красной, словно рубин, словно бусинка крови. Ведьма никогда раньше не видела алых падающих звезд. А, быть может, она просто не обращала внимания на их цвет?

Звезда потухла.

Кто-то умер… – подумала ведьма. – Когда умирает человек, его звезда срывается с неба и гаснет, словно искра над костром… Но почему тогда звезды так редко падают? Смертей намного больше. Намного… Должно быть, не у каждого человека есть звезда. Есть ли она у меня?

А у Тауры?

Звезды падают, но рисунок на небе от этого не меняется. Млечный Путь не редеет. И созвездия все такие же. Почему? Как это может быть?..

Ведьма сползла с мшистой коряги и охнула – затекшие ноги пронзила судорожная боль. Она нагнулась, растирая бедра, икры. Невольно вспомнила вновь:

Костлявая! Сплошные мослы!

– Видел бы ты меня сейчас, Тин, – пробормотала она.

Может и видит, подумала ведьма. Смотрит откуда-нибудь с неба и все видит. Все знает. Все. Даже то, что ты не уберегла его ребенка. Нашу дочь…

Смотрит!

Она вздрогнула. По спине пробежал холодок.

За ней следят!

Медленно ведьма выпрямилась, осторожно обернулась. Всмотрелась в тени меж деревьев. Там прятались десятки страшилищ. Кусты, коряги, камни – неверный свет луны уродовал их, превращал в монстров. Поди высмотри среди них настоящее чудовище…

И тут она увидела – во мраке сверкнули глаза. И пропали.

Ведьма вцепилась в посох. Затаила дыхание.

Долго напряженно ждала.

Но больше ничего не случилось…

По крайней мере, теперь она знала, что ее преследует не человек. Это были глаза зверя.

Она шла всю ночь, и к утру ее стал одолевать сон.

Какое-то время она боролась с наваливающейся дремотой, и, как ей казалось, вполне успешно, а потом, как-то внезапно, вдруг, она очнулась от неожиданного сильного удара и не сразу поняла, что случилось.

Она лежала на земле, лоб саднил, ниточка жидкой старческой крови щекотала правый висок. В ушах ровно гудело, перед глазами метались черные мушки. А высоко в небе плыли облака, и, глядя на них, ведьма удивилась, что как-то смогла прозвевать рассвет.

Она села, протерла глаза, встряхнула головой, сильно ущипнула себя за бок, чтоб взбодриться. Вытерла кровь со свезенного лба.

Видимо, все-таки заснула. Прямо на ходу. И головой впечаталась в ствол старой, уже наполовину засохшей ольхи.

Долго ли она шла вот так, вслепую, словно лунатик?

Еще повезло, что не свалилась в какой-нибудь овраг или яму. Переломала бы ноги и все! Так и осталась бы в этом лесу…

Ведьма долго ругала себя, хлопая ладонями по тощим коленям, а потом поняла, что все ругательства произносит вслух, в полный голос и разозлилась еще больше.

– Вставай! – скомандывала она себе и рывком поднялась на ноги. – Идем до полудня! Там передохнем!

Впрочем, где-то в глубине души она знала, что и в полдень отдыха не получится. Обманывать себя было удобней. Обманутой легче идти.