Турецкий почувствовал большее. Одного только не мог понять, чем эта дамочка, какими достоинствами, отвлекла Вадима от его красавицы-жены. Вечная загадка. Он же ночь у нее провел, о чем Алевтина Филимоновна сообщила, слегка, правда, потупившись. Но это, быстро поправила она себя, к делу отношения не имеет, поскольку вопрос чисто интимного свойства, и она очень рассчитывает на его понимание всякого рода., и так далее, и тому подобное. Ну разумеется, естественно, а как же!.. Что еще мог ответить мужчина на его месте, которому только что доверили важную сердечную тайну! А между тем худые и длинные, как у профессиональной музыкантши, пальцы ее сами по себе, машинально, перебирали бумаги на столе, коих было великое множество, и заворачивали в трубку уголки. И тут же их распрямляли, разглаживали.

«А ты сильно волнуешься, подруга дорогая, — думал, искоса разглядывая ее беспокойные руки, Турецкий. — И совесть у тебя не так спокойна, как ты демонстрируешь…»

— Так вы говорите, что в чемодане у него были практически одни рубашки да иное мелкое белье?

Алевтина вспыхнула: разве она говорила так? Но вспомнила, да, видимо, сказала. Плохо, надо лучше контролировать себя. Впрочем, свою неловкость объяснила просто:

— Вы не подумайте, что я специально в чемодан его лазила, да и не в тех мы отношениях, чтобы… Просто он, вероятно, открыл его зачем-то, а я спросила по поводу рубашек. Он и ответил, что привык дважды в день…

— Да, — кивнул со значением Турецкий, — как я его понимаю… Но почему ж тогда весил этот чемодан килограммов двадцать? Он что, из железа был сделан?

Простенький вопрос, но Алевтина не знала, что ответить.

— Откуда известно, что двадцать?

— Так ведь таможенник обычно багажную кладь на весы ставит. Или нет?

Разве помнила Алевтина? Неужели Пашка? Он что, дурак? Ведь ему ж было сказано: в чемодане белье! Откуда же двадцать килограммов? Или врет следователь? На пушку берет?

— Вот уж чего не могу сказать, увы! Но готова вам поверить, вам же наверное придумывать ни к чему, правда? Вадим, во всяком случае, нес его легко. Он спортивный такой, вот как вы.

— Как я? — вроде бы удивился Турецкий.

— Но, может, повыше… на полголовы.

— Простите, можно один эксперимент? — Турецкий поднялся.

Она кивнула, еще не понимая, в чем дело. Тогда он попросил ее встать и прижать локти к бокам. Сам же подошел ближе и, сжав ее локти, легко, словно пушинку, поднял на вытянутых руках. Подержал и поставил на место, сказал спокойным, ровным голосом:

— Вот примерно так, да?

Ах, как сладко захолонуло сердце Алевтины Филимоновны, на миг будто окунувшееся в мужскую силищу. Но тут же пришла ясная и холодная мысль: что это он себе позволяет? Это как же понимать? Но Турецкий уже просил ее жестом присесть, и сам опустился на стул напротив, забросив ногу на ногу.

— Покурить бы, — сказал, смешно наморщив нос. — Но… понимаю.

«Вот ведь какой хитрец! — подумала Кисота. — Как он ловко ушел от ответа… Да я ж ведь и не возмутилась, только подумать и успела…»

— Курите, — разрешила она с улыбкой, все еще ощущая на своей талии завораживающую силу его ладоней. — И я уж с вами…

Он протянул ей зажженную зажигалку. Она закурила «Вог», он, как обычно, «Честерфилд».

— Значит, сильный, говорите? Ну конечно, сильный человек легко носит, можно и не определить. Но вы мне помогли, — сказал он серьезно, — спасибо вам.

Алевтина не могла понять, о чем он, о какой помощи. Но промолчала. А он между тем продолжал говорить:

— Понимаете, я ведь заскочил к вам, чтобы познакомиться. И разговор наш, как вы заметили, не протоколируется. Просто в дальнейшем вам придется заехать ко мне в прокуратуру, и я оформлю допрос во всех деталях. Я надеюсь, что вы выполните свой гражданский долг, приедете к нам без отговорок.

Полагая, что разговор заканчивается, Кисота немедленно согласилась. Но Турецкий, похоже, не собирался пока уходить.

— Скажите, Алевтина Филимоновна, — словно о постороннем, спросил он, — а с чего бы это упомянутый вами Бай, известный коллекционер-галерейщик, умница, как мне показалось, и вдруг решил заниматься меценатством, да еще некоторым образом сомнительного свойства?

— Не совсем, простите, понимаю вас, — насторожилась Кисота.

— Ну а как же еще можно рассматривать, с точки зрения знающего человека, это его ходатайство в вашем министерстве по поводу кредита для непонятной мне пока фирмы Богданова?

— Ах вот вы о чем… Ну, думаю, он и свой интерес имел в этом вопросе.

— Какой же?

— Ведь Богданов зять Константиниди… Был… Есть… Теперь уже, право, и сама не знаю, исхожу лишь из ваших слов. А тот был известным коллекционером. Я так думаю, что, помогая в чем-то Богданову, Бай рассчитывал на его помощь при покупке картин несчастного старика.

— Почему несчастного? — сделал большие глаза Турецкий.

— Но ведь вы же сами… — Алевтина запнулась.

— Ах, ну конечно, простите, — Турецкий потряс ладонью возле своего лица. Он мог совершенно спокойно поклясться, что ни словом не обмолвился о смерти Константиниди. «Прокол у вас, мадам, крупный прокол… И все-то вы уже знаете. Вот только от кого?»

— А что, разве Бай бывал у Константиниди? И знал его коллекцию?

«Ну какая тут может быть ложь? — подумала Кисота. — Сам же говорил: только правду…»

— Я думаю, бывал, иначе…

— Вот это хорошо! — обрадовался Турецкий. — А мы всё головы ломаем… Простите, вы не разрешите мне воспользоваться вашим телефоном?

— Пожалуйста, — ничего не понимая, разрешила Кисота.

— Не подскажете его номер? Чтоб мне не искать.

Алевтина растерялась, и пальцы ее беспомощно забегали по столу — якобы в поисках записной книжки. Но по выражению ее бегающих за стеклами очков глаз Турецкий понял, что номер Бая она знает наизусть. Тогда он спокойно достал свою записную книжку и, открыв ее, снял трубку.

— А-а-лё? — послышался сочный баритон.

— День добрый, Виталий Александрович! Некто Турецкий Александр Борисович приносит вам свои извинения за беспокойство. Из ведомства милейшей Алевтины Филимоновны звоню вам. Не отрываю?

— Что вы, рад вас слышать, уважаемый Александр Борисович. К слову, имени-отчества своего можете не напоминать, у меня память, как говорится, железная. Чем обязан?

— Да все один у нас повод-то. — Турецкий, глядя на Ки-соту, сделал грустное выражение лица. — О коллекции все той злосчастной. Вы по скромности умолчали, что досконально знаете ее, а получается так, что мы без вас как без рук. Об одолжении хочу просить, от имени нашей самой высокой инстанции: помогите, нужны ваши знания и железная память. Часть коллекции найдена, и, можно сказать, немалая, но вот чего теперь в ней не хватает, один, получается, только вы и можете сказать. Вам же, полагаю, ведомы некоторые тонкости нашей следственной службы— и книжки читаете, и кино смотрите: чтоб что-то найти, надо сперва знать что. Верно? Вот и уповаем мы на вашу доброжелательную помощь. В этой связи прошу вас подъехать в следственную часть Генеральной прокуратуры, если не затруднит, сегодня, часам, скажем, к пяти, а? Запишите адрес и телефон.