С другой стороны, такая оценка уже представляет собой определенный выбор точки зрения, ведь к столь негативной оценке развития города на Висле можно прийти, только если избрать для сравнения определенную точку отсчета. Если сравнивать Варшаву с Парижем, Берлином или Веной и Будапештом, то препятствия, затормозившие городскую модернизацию, бросаются в глаза. В то время как другие европейские мегаполисы в эпоху fin de siècle осваивали технические и эстетические новшества, оккупированная и управляемая иноземными властителями Варшава, казалось, отстала от них в своем развитии.

Именно это сравнение всегда присутствовало в качестве фона в критике, высказывавшейся в адрес российского муниципального управления поляками, и одновременно являлось выражением их собственного чувства принадлежности к Западной Европе. Столь важный для польского самосознания миф о Польше как об antemurale christianitatis [лат. «оплот христианства». – Примеч. ред.], в соответствии с которым поляки считали себя бастионом, защищающим (католический) христианский мир, а впоследствии и цивилизацию в целом, от угроз, идущих из Азии, отразился и в этой ментальной локализации Варшавы: город на Висле считали входящим в европейское сообщество мегаполисов, претендующим на звание «Восточного Парижа». Тем самым одновременно указывали и на варварский характер российской оккупации, и на отсталость царской муниципальной администрации.

Еще более наглядным и контрастным получалось сравнение Варшавы с городами в соседней австрийской части Польши. Древняя королевская столица Краков и современный административный центр Львов в условиях культурной автономии превратились не только в острова польской учености и культуры, но и в модерные урбанистические образования. Поэтому города Галиции в восприятии поляков имели весьма позитивный имидж. Галицкие статутные города, такие как Львов и Краков, смотрелись в сравнении c Варшавой особенно выигрышно, ведь в них с 1871 года было установлено местное самоуправление, которое на территории города было наделено полномочиями государственной районной администрации; в них избранный городской совет обладал как законодательной, так и исполнительной властью в вопросах, касающихся жизни города. Магистраты, каждый из которых возглавлялся городским президентом, имевшим большую силу, и располагал аппаратом из профессиональных чиновников, были в Дунайской монархии учреждением, способным самостоятельно осуществлять градостроительное планирование и во многом действовавшим как «суррогат государственной бюрократии»427. Особенно Львов сделался архитектурным символом польского городского модернизма: облик центра города радикально изменили шикарные бульвары, электрические трамваи и представительные здания оперного театра и концертных залов. Совсем близко, но за российско-австрийской границей, варшавские комментаторы и критики российской городской администрации видели образец обновления города и потенциал, которым обладала польская городская культура.

Горизонт опыта и система ценностей русских чиновников, прибывавших в Варшаву, были совсем другими. Их образцы для сравнения лежали в глубине России, а потому эти чиновники были невосприимчивы к жалобам варшавского общества. Ведь в отличие от того, как выглядела жизнь в российских городах, даже в Петербурге, Варшава смотрелась по-европейски прогрессивно. Даже в Риге, которую повсюду хвалили как образцово управляемый город, строительство системы сточных коллекторов началось только в 1894 году, а многие районы Петербурга и до 1917 года не располагали современной подземной канализацией, тогда как Варшава с 1886 года могла похвастаться одной из самых современных канализационных систем Европы. И в то время, как многие русские критиковали «азиатский характер» городов России, Варшава в качестве западного форпоста империи однозначно ассоциировалась с «Европой»428. Например, Владимир Михневич в своих «Наблюдениях» 1881 года описал Варшаву как привлекательный город с западным характером429. А профессор Императорского Варшавского университета Владимир Есипов в 1907 году отметил, что Варшава с точки зрения продолжительности жизни и в плане санитарно-гигиенических условий отличается более высоким уровнем, чем Петербург или Москва430. Иван Шумилин, который вырос в Варшаве, считал, что этот город, выделявшийся прежде всего своей чистотой, был похож на Париж в миниатюре431. В Российской империи сравниться с Варшавой по уровню развития могли только процветающая Рига и – с оговорками – шикарная Одесса. Таким образом, восприятие Варшавы как «отсталой» или, наоборот, как воплощения европейской модерности зависело от принципиального выбора: с чем ее, Варшаву, сравнивать?

Но и помимо таких индивидуальных ориентаций ментального горизонта многое говорит в пользу того, чтобы не приписывать беды Варшавы одному только репрессивному характеру российского господства. Например, тот факт, что в условиях острого жилищного кризиса государственные средства в жилищное строительство практически не вкладывались, отнюдь не есть специфически варшавское явление: то же самое наблюдалось и в крупных городах внутренних регионов России, и в городах Габсбургской монархии. Все еще господствовало представление, что не дело государства или городской администрации вмешиваться в ситуацию на рынке жилья, пытаться управлять им и инвестировать значительные средства в жилищное строительство. Среди существенной части служащих администрации по-прежнему преобладала традиционная концепция городского управления – как института, призванного в первую очередь обеспечивать спокойствие и порядок в общественных местах и, соответственно, реагировать на конкретные угрозы этому порядку. А интервенционистская модель городского управления, подразумевающая активную политику администрации, направленную на обслуживание интересов горожан, на востоке Центральной Европы во второй половине XIX века еще только постепенно складывалась, и то далеко не везде432.

Образ российского владычества как эпохи сорванной городской модернизации Варшавы нарушается еще и бурным развитием города на Висле в конце XIX века. На рубеже веков и здесь наступила новая эпоха. Типичная для востока Центральной Европы догоняющая урбанизация позволила Варшаве стать мегаполисом не только в демографическом смысле: она имела следствием трансформацию обширных районов города, социальную дифференциацию жителей и появление модерного городского образа жизни. Как и в других европейских мегаполисах, городское пространство в Варшаве все заметнее делилось на элегантный район нового «сити» и кварталы городской бедноты на окраинах и в северной части Старого города. В Варшаве сити с его современными административными, деловыми, торговыми и жилыми зданиями образовался в южной части центра (Śródmiescie). Здесь появились новые роскошные постройки, зеленые бульвары, просторные площади и парки. Особенно презентабельная улица Маршалковская, обсаженная деревьями и предназначенная как для деловой жизни, так и для фланирования, была, что нетрудно заметить, создана по образцу парижских бульваров.