Небольшая деревянная калитка посреди стены, которая вела в сад консульства, закрывалась лишь на обычную щеколду, но, чтобы посетители могли из вежливости известить о своем прибытии, сбоку висел небольшой колокольчик. По рассеянности или по какой-то другой неосознанной причине Луиш-Бернарду не обратил внимания на колокольчик, просто отодвинул щеколду, вошел в сад и закрыл за собой калитку. Он прошел вперед к дому и вскоре увидел Энн, сидящую в плетеном кресле. Она была погружена в свои мысли и смотрела куда-то в сторону сада, не заметив, что он пришел.

— Приветствую вас, — сказал Луиш-Бернарду и остановился, едва увидев ее.

— А, Луиш, проходите. — Она встала и пошла ему навстречу. Приблизившись, она положила ему руку на грудь и нежно поцеловала своими влажными губами. Он не смог удержаться от того, чтобы не оглянуться озабоченно по сторонам, и Энн, поняв, о чем он подумал, потянула его за руку в сторону стоявших кресел и сказала:

— Дэвид опаздывает, но он скоро будет. Подождем его здесь, снаружи. Джин-тоник?

— Да, пожалуй.

Энн исчезла в глубине дома, и он заметил, что несмотря на кажущуюся непринужденность, она все-таки выглядит грустной, и глаза ее не светятся, как это обычно бывает, а чем-то омрачены. Он сел в удобное плетеное кресло с подушками, которое, вместе со многими другими предметами мебели, прибыло с ними из Индии. Во всех комнатах на нижнем этаже было что-то оттуда — шкафы, столики, посуда, вазы, охотничьи ружья, копья и множество сделанных там фотографий. Создавалось впечатление, что так они пытались убедить себя в том, что привезли сюда кусочек Индии, и что однажды по тому же океану, что привез их сюда, они вместе со всеми этими вещами отправятся в обратный путь, в ту жизнь, которую они считают своей. В доме ощущалась какая-то необъяснимая словами тоска, висящая в воздухе, подобно пыли, грусть, может быть, как раз та самая, что поселилась сейчас в глазах Энн.

Луиш-Бернарду услышал ее шаги, приближающиеся из комнаты, и встал ей навстречу. Она несла два стакана, протянула ему его напиток и тихонько чокнулась с ним в молчаливом тосте. Но вдруг резко притянула его к себе и спешно подвела к стене дома, где никто из служанок не мог их видеть. Она прижалась к нему всем своим телом, как раньше, на пляже и погрузилась в него своими губами, сладострастно и мучительно, сводя его с ума.

— Луиш, я умираю здесь от тоски и желания вас видеть, чувствовать вас вот так, рядом со мной!

— Энн, пожалуйста, не говорите мне этого! Никакой мужчина еще не тосковал так по женщине, как я тоскую по вам!..

— Идите, давайте сядем. Так будет лучше.

С трудом Луиш-Бернарду оторвался от ее тела, после чего сел, оставив между ними свободное кресло.

— Энн, о чем Дэвид собирается со мной говорить?

— Не имею понятия, Луиш. Он только сказал мне, что пригласил вас на ужин потому, что хочет с вами поговорить.

— Может, он что-то заподозрил, что-то обнаружил?

— Мне кажется, это невозможно. Но у него хорошая интуиция, он мог догадаться, ничего не обнаружив.

— А вы ничего ему не рассказывали, не намекали ни на что?

— Нет, Луиш, даю вам слово, нет.

— И не собирались этого делать?

Она вдруг посмотрела на него так, будто этот вопрос был самым неожиданным.

— Что до меня, то у меня нет никаких планов. Я научилась ничего не планировать. Я просто позволяю событиям идти своим чередом и живу от одного дня к другому. Так я по крайней мере знаю, что они бывают то грустными, то счастливыми. А если планировать, то в случае неудачи, все дни можно будет считать грустными. Нет, Луиш, я не собираюсь ничего ему рассказывать… и не планирую перестать видеться с вами или сожалеть о чем-либо.

Луиш-Бернарду замолчал. Они оба замолчали. Дождь закончился уже полчаса назад, и в лесу, за садом, снова запели ночные птицы. С противоположной стороны сада, из-за стены, слышался мерный шум бьющихся о берег волн. Гибискусы наполняли своим ароматом влажный воздух. Несмотря на некоторое уныние, которое охватило обоих, он подумал, что хотел бы, чтобы так было всегда. Даже если бы это было здесь, на Сан-Томе, но рядом с Энн, посреди тишины, в этом саду, благоухающем влажными ароматами.

Некоторое время спустя послышался стук калитки и голос Дэвида, который звал Энн.

— Здесь, в саду! — ответила она, стряхнув с себя оцепенение.

Дэвид был весь раскрасневшийся от жары, вымокший под дождем; сапоги его были покрыты грязью.

— Ах, Луиш, простите меня за опоздание! Моя лошадь захромала по дороге и мне пришлось вести ее под уздцы. Я вижу, Энн угостила вас джином, надеюсь, вы не слишком долго меня ждали? — Повернувшись к жене, он продолжал:

— Дорогая, мне нужно только принять ванну и переодеться. Скажи, чтобы накрывали на стол минут через двадцать. Я быстро!

Он вошел в дом. Энн встала и тоже пошла внутрь.

— Я позабочусь, чтобы все было в порядке. Луиш, вы можете подождать в гостиной, там посвежее.

Небольшая гостиная была погружена в полумрак, освещенная лишь подсвечником на две свечи и красным абажуром, горевшим слабым электрическим светом, освещавшим город всего лишь два часа в сутки. Луиш-Бернарду по обыкновению не стал сразу садиться, а прошелся по комнате, рассматривая фотографии из Индии в серебряных рамках, расставленные на нескольких столиках. Дэвид так много рассказывал ему об Индии, что эта страна, изображенная на фото, которой он уже заочно восхищался, казалась ему знакомой и почти родной. «Смогу ли я когда-нибудь, оставив эту дыру и сев на корабль, не только вернуться домой, а еще и познать и впитать в себя остальной мир; поехать в Индию?» — подумал он, и мысль эта вдруг показалась ему такой нереальной и такой далекой, что он даже усмехнулся этой своей мечте.

Энн задерживалась, и он уже начал считать себя непрошеным гостем, по какому-то глупому стечению обстоятельств вторгшимся в этот дом. Однако по прошествии пяти минут она появилась, и грусть, которая, как ему показалось еще там, в саду, омрачала ее взгляд, теперь куда-то исчезла.

— Все в порядке, у нас с вами есть четверть часа. Идите сюда.

Она прислонилась к стене, в проходе между гостиными, и протянула ему руку, зовя к себе. Она снова приняла его всем своим извивавшимся телом, приоткрыв влажный от желания рот. Взяв его руку, она положила ее себе на грудь, заставив его вздрогнуть, когда он понял, что под ее легким хлопковым платьем больше ничего нет. Энн расстегнула две верхние пуговицы и засунула его руку внутрь. Луиш-Бернарду вновь ощутил мягкую упругость ее груди и твердеющие под его пальцами соски. Приспустив вниз ее платье, он погрузился в ее грудь головой и языком, продолжая держать и сжимать ее с ненасытностью подростка, в первый раз познающего тело женщины. Ее рука тем временем уже находилась у него между ног и сжимала его член, уже готовый разорвать узкие брюки. Она начала расстегивать их, и ему показалось, что сейчас он не выдержит.