Сенаторы были заперты в курии, а стража у дверей получила приказ никого не впускать и не выпускать без ведома Калавия. Сам он тут же созвал граждан города на собрание и обратился к ним с предложением расправиться со старым сенатом, благо для этого появилась самая удобная возможность. Однако вместе с тем Калавий обращал внимание на то, что совсем без сената город существовать не должен, если, конечно, не хочет царского правления, а поэтому необходимо было одновременно с ликвидацией старого сената избрать новый. Чтобы решить эту двоякую задачу, Калавий предложил судить каждого бывшего сенатора, но прежде, чем исполнить над ним приговор, назначить на его место достойного человека. Толпа согласилась, и гениально задуманный спектакль был разыгран до конца: «…в урну бросили таблички с именами сенаторов; как только вынулось чье-то имя, Калавий приказал привести этого человека из курии. Услышав имя, люди стали кричать, что это бессовестный негодяй, достойный казни. «Вижу, – сказал Пакувий, – как вы порешили о нем; назначьте же вместо бессовестного негодяя сенатором хорошего и справедливого человека». Сначала все молчали, не зная, кого предложить, но затем, когда кто-то, преодолев смущение, назвал чье-то имя, тут же поднялся шум: одни кричали, что этого человека не знают; другие попрекали его низким происхождением и бесчестящей бедностью, грязным ремеслом или постыдным промыслом. Еще больше обвинений посыпалось на второго и третьего человека, предложенного в сенаторы; становилось ясно, что люди сенатором недовольны, а предложить вместо него некого; не тех же, кого вызывали только затем, чтобы они слушали о своем позоре. Все прочие были гораздо ниже и невежественнее упомянутых первыми. Люди разошлись, говоря, что легче всего терпеть знакомое зло, и распорядились освободить сенаторов» (Ливий, XXIII, 3, 7–14).

Так ситуация разрешилась ко всеобщему удовольствию: Пакувий Калавий получил реальную власть, плебс чувствовал себя хозяином города и наслаждался пресмыкательством сенаторов, которые, в свою очередь, радовались уже тому, что все остались живы. На фоне этого росли антиримские настроения, и единственным серьезным фактором, удерживавшим капуанцев от прямого разрыва с метрополией, было то, что в расположенных на Сицилии войсках служили триста юношей из знатнейших семейств города, а кроме того, многие граждане были связаны с римлянами родственными узами.

Сразу после битвы при Каннах под влиянием родителей и родственников служивших у римлян капуанцев, но, несомненно, не только поэтому, было решено отправить посольство к уцелевшему консулу – Гаю Теренцию Варрону. Встреча произошла в Венузии. Консул, покинувший поле битвы лишь с горсткой плохо вооруженных и деморализованных солдат, произвел на послов весьма неприглядное впечатление: «Хорошие союзники его пожалели бы; горделивые и неверные кампанцы к нему отнеслись с презрением» (Ливий, XXIII, 5, 1). Действительно, именно такое чувство должно было возникнуть у давних соперников римлян, когда они ознакомились с ситуацией со слов самого Варрона, который, не скрывая, описал произошедшую катастрофу. Послы выказали готовность предоставить помощь Риму в соответствии со своим союзническим долгом, однако они очень скоро стали сомневаться, стоит ли это делать, – очень уж черными красками рисовал Варрон положение, в котором оказался Рим после Канн. По словам консула, отражавшем в большей степени его личное впечатление, чем истинное положение дел, римляне потеряли все: пехоту, конницу, оружие, деньги, – и теперь союзникам придется не столько помогать им, сколько воевать вместо них. Варрон не требовал военной поддержки, а, скорее, высказывал надежду, что кампанцы не бросят их в борьбе против ужасного врага, угрожавшего всем италийцам. Складывалось впечатление, что Рим будет спасен, если на то будет желание капуанцев, а сам защититься не в состоянии. На этом переговоры закончились, и послы вернулись в Капую (Ливий, XXIII, 5).

Выводы из увиденного и услышанного напрашивались сами собой и были озвучены одним из послов, Вибием Виррием: «Пришло время кампанцам вернуть не только землю, когда-то несправедливо отнятую римлянами: они могут подчинить себе всю Италию; с Ганнибалом они заключат договор на условиях, каких захотят, а когда Ганнибал, победоносно закончив войну, уйдет в Африку и переправит туда свое войско, никто не станет спорить, что владычицей Италии остается Кампания» (Ливий, XXIII, 6, 1–2). Большая часть сената, а также, несомненно, Пакувий Калавий полностью согласились с высказанным мнением и стали вырабатывать новую политическую линию. Проримскую позицию сохраняли только старейшие из сенаторов, но, по-видимому, окончательное решение перейти на сторону карфагенян было принято не сразу. В Рим были направлены новые послы с предложением помощи при условии, что отныне один из избираемых консулов будет кампанцем, но получили жесткий отказ (Ливий, XXIII, 6, 6–8). Ливий сомневался в правдоподобии этого сюжета, так как он не упомянут в труде Целия Антипатра и некоторых других историков, однако он достаточно хорошо вписывается в общий ход событий и, скорее всего, действительно имел место. После этого, когда все разногласия в капуанском сенате были прекращены, к Ганнибалу было отправлено посольство, причем в том же составе, что до этого к Варрону.

Условия заключенного договора были исключительно выгодны для Капуи: «…кампанский гражданин не подвластен карфагенскому военачальнику или должностному лицу; кампанский гражданин поступает в войско и несет те или иные обязанности только добровольно; Капуя сохраняет своих должностных лиц и свои законы; пусть Пуниец отдаст триста пленных римлян кампанцам: они сами выберут, кого надо, и обменяют их на кампанских всадников, которые несут службу в Сицилии» (Ливий, XXIII, 7, 1–2).

Вместе с тем это была огромная дипломатическая победа Ганнибала – второй по важности город на Апеннинском полуострове перешел на его сторону, а Рим лишался по крайней мере тридцати тысяч пехотинцев и четырех тысяч всадников (Ливий, XXIII, 5, 15). В верности своих новых сторонников пунийцы могли не сомневаться: окончательный разрыв с Римом капуанцы закрепили жестокой расправой над находившимися в городе римскими гражданами и префектами союзных войск – они были схвачены, заключены в баню и там задохнулись от жары и пара (Ливий, XXIII, 7, 3).

Однако и теперь еще не все капуанцы считали правильным ориентироваться на союз с Ганнибалом. Пусть и немногочисленная, антипунийская оппозиция продолжала существовать, а ее лидер, Деций Магий, был решительным и достаточно влиятельным человеком, ранее претендовавшим даже на главенство в городе. Он выступал против переговоров с Ганнибалом и убийства римлян, а когда стало известно, что в Капуе будет размещен карфагенский гарнизон, открыто призывал этого не допускать. Когда же часть войск Ганнибала вошла в город, Магий не побоялся призывать выгнать или перебить пришельцев. Все его слова не были секретом для Ганнибала, и тот вначале предложил своему противнику лично явиться в пунийский лагерь, но Деций Магий отказался, так как по только что заключенному договору карфагенянин не имел права приказывать кампанскому гражданину. Для Ганнибала было очень неприятно осознать, что та степень свободы для капуанцев, на которую он согласился в договоре, может серьезно угрожать его позициям в городе, и только страх перед возможным мятежом удержал его от того, чтобы приказать схватить Магия и привести силой. Однако так оставить это дело он не мог и собрался ехать в Капую сам, предупредив должностных лиц. Когда Пуниец подходил к городу, его с радостью вышли встречать все жители с женщинами и детьми – такое уважение внушал им прославленный полководец (Ливий, XXIII, 7, 4–9).