«Так мне и надо», — решил он весело. Алиса носила подмывать ребенка в ванную, но Ваня вдруг испугался, что уронит или даст неподходящую воду, поэтому просто обтер Сережу влажным полотенцем. Насыпал чуть-чуть присыпки, не будучи уверен, что поступает правильно. Он думал, что привыкший к материнским рукам Сережа будет бояться его и плакать, но ребенок переносил его неумелую заботу с полным пониманием.

«Он не ждет от меня ничего плохого, — подумал Ваня, — и совсем не хочет знать, что я не настоящий его отец. Он думает, я тот, кто надежно защитит его от всех напастей мира, и так оно и будет. Именно мне придется оберегать его, а потом научить, чтобы он мог защищаться сам. Я отвечаю за то, каким станет этот маленький человечек. От того, что я вложу ему в голову, будет зависеть вся его жизнь. Страшно подумать, что я могу не справиться с этой задачей. Женщинам хорошо, у них ответственность за ребенка на биологическом уровне, она не страшит их так сильно, как меня сейчас. Как хорошо, что теща отказалась приехать, иначе я мог ничего этого так и не понять!»

Он подхватил Сережу на руки. Тот притих и мирно засопел. Ваня кругами расхаживал по комнате и думал, что нелепые обиды, глупые, недостойные чувства могли бы помешать ему понять свой долг заботиться о сыне. «Я ведь так нужен ему сейчас! Я думал, раз мать кормит его и ухаживает, этого достаточно. Я отстранился, видя в нем плод чужой любви и думая, что не имею на него прав. А ему наплевать на все права, ему так нужна моя сила, спокойствие и уверенность, чтобы он сам потом стал сильным!»

Алиса позвонила в десять, сказала, что объявили посадку. Значит, дома она будет около часу.

За это время Ваня с Сережей успели пожевать яблоко, поспать, еще раз поесть и изучить все погремушки, а также модель танка, подаренную Ильей Алексеевичем на вырост.

— А пойдем-ка мы нашу маму встретим? — предложил Ваня.

С коляской ему возиться не хотелось, но у Алисы было некое приспособление, похожее на парашют. Оно называлось «кенгуру», и с его помощью можно было пристегивать ребенка к животу. Алиса пользовалась им редко, а Ваня решил — дойти до метро будет в самый раз.

Он тщательно проверил лямки на отрыв, снарядил ребенка и отправился встречать жену. Сережа, наблюдая мир не из коляски, а как взрослый человек, из вертикального положения, крутил головой и активно изумлялся.

Ваня расположился возле выхода, чуть в стороне, чтобы не толкали, и принялся ждать.

Она появилась минут через пятнадцать, и какая-то другая, он еле узнал ее. Подстриглась, сообразил Ваня. Короткие легкие волосы трепал ветер, а Алиса бежала домой, ничего и никого не замечая. Губы ее были тревожно сомкнуты, и вообще она изменилась за эти сутки с небольшим. Под глазами залегли круги, она осунулась и даже, кажется, похудела, но Ваня вдруг понял — не имеет никакого значения, как она выглядит. Она его жена.

— Эй, — крикнул он, — куда ты, мы здесь!

Он догнал ее, Сережа тут же потянулся к матери, закричал. Алиса хотела взять его на руки, но Ваня не дал.

— Зачем ты сюда пришел? — спросила она, оторвавшись от ребенка.

— Не терпелось тебя увидеть.

Она грустно посмотрела на него, словно знала какую-то печальную тайну.

Пока Алиса кормила и укачивала Сережу, Ваня соорудил обед. Все, что Алиса наготовила впрок, уже было съедено. В доме остались только макароны и несколько банок консервов. Ваня сварил толстые спиральки, открыл банки и, понимая, что стол получается скудным, добавил к пиршеству яичницу с колбасой.

— Ваня, — жена появилась на пороге кухни, странно взволнованная, — я должна поговорить с тобой!

— Я сделал что-то не так?

— Нет, все правильно. Ваня! — Губы ее задрожали, и он понял, что Алиса сейчас расплачется. — Ты сможешь когда-нибудь простить меня?

Он вскочил и крепко прижал ее к себе. Макушка оказалась прямо под носом, и он подул, шевеля тонкие волоски.

— Передо мной ты ни в чем не виновата. А ты чего постриглась-то?

— Не знаю, — всхлипнула она, — в аэропорту от безделья пошла в парикмахерскую.

— Тебе идет.

— Ваня, послушай! Я поняла, что все это время была такой гадиной…

— Тихо! — прикрикнул он. — Я муж тебе, а не исповедник.

— Ваня, так нельзя. Ты мучаешься со мной…

Он взял ее голову в ладони и быстро поцеловал в заплаканные глаза.

— Все позади, любимая. — Он удивился, как легко, само собой, выговорилось у него это слово. — Любовь моя, — с удовольствием повторил он, — ты справилась с тем, в чем я никак не мог тебе помочь, а все остальное решим в рабочем порядке.

— Ваня, но…

Он обнял ее так крепко, чтобы чувствовать стук ее сердца.

— Все плохое кончилось, — прошептал он, — ничего не бойся.

Илья Алексеевич переживал: вдруг малыш скучает по маме и ревет, а зять не знает, чем его успокоить? Или неправильно развел смесь, и теперь Сережу будет мучить животик. «Зачем только я сказал ему про яблоко? — терзался несчастный дед. — Нужно чуть-чуть, на кончике ложки, а Ванька накормит его до отвала, да еще вместе с кожурой!»

Эти мысли не давали сосредоточиться, Илья Алексеевич плохо понимал, что ему говорят, поэтому на всякий случай обругал всех заведующих.

Потом в кабинет ворвалась Валентина Михайловна познакомить его с горячей десяткой ошибок в историях болезней. Теперь благодаря Колдунову ее визиты стали гораздо реже, но во сто крат содержательнее и экспрессивнее.

— Да, разумеется, — механически кивал он, гадая, скоро ли иссякнет фонтан ее обвинений.

Извинившись, он позвонил домой и строго-настрого наказал зятю, чтобы, если пойдет гулять, надел Сереже под шапку фланелевый чепчик. «А то бы я сам не дошурупил!» — ответил Ванька вместо благодарности.

— С маленьким ребенком очень много хлопот, — посочувствовала Валентина Михайловна и вернулась к своей теме.

«Хоть бы Колдунов пришел, что ли!» — тосковал Илья Алексеевич.

Вдруг на его столе ожил селектор.

— Да! — крикнул осажденный главврач.

— Илья Алексеевич, к вам посетительница. Жанна Игоревна Линцова.

Забыв обо всем, он вылетел в приемную. Жанна, улыбаясь, стояла возле стола секретарши.

— Жанна! Ты здесь!

Он увлек ее к себе, осторожно коснувшись плеч, чувствуя, что она не отшатывается от него, как раньше.

— Жанна, Жанна! — Как во сне он усадил ее на диван и стоял рядом, боясь, что это и есть сон.

Все кружилось вокруг нее: и окно с багряным осенним кленом, и переходящее знамя, много лет пылящееся в углу кабинета, и Валентина Михайловна, крадущаяся к выходу с историями под мышкой…

— Кофе? Вина? — бормотал он.

— Нет, спасибо.