У дальнего окна росли цветы, жевал в клетке капусту большой черный кролик. Флора Лаврентьевна с двумя славными девчушками лет десяти как раз возилась с ним.

– Таня! – обрадовалась моя бывшая классная. – Вот сюрприз!

– Извините, Флора Лаврентьевна, что давно не появлялась...

– Да брось ты! Рано или поздно все вы тут появляетесь, так что я уж и не обижаюсь. Мне остается только гадать, кто из вас придет ко мне в следующий раз. А у нас здесь Стивен Кинг. – Она протянула мне жирного кролика, который изо всех сил колотил по воздуху задними лапами. – Хочешь подержать?

– Что вы, что вы! – замахала я руками. – Я боюсь... А почему Стивен Кинг?

– Это его так Семенова назвала. – Бывшая классная кивнула на одну из девчушек, которая смущенно улыбнулась щербатым милым личиком.

– Я очень люблю этого писателя, – ответила та голосом отличницы. – Вы читали?

– Кажется, – рассеянно ответила я. – Впрочем, по-моему, его книги совсем не для детей... Флора Лаврентьевна, а к вам кто еще заходил недавно?

– Пирогова все время навещает, Настя Бубнилова тут заявлялась, все больше про политику говорила...

– А Шура Пинелли?

– Ой, эту я сто лет не видела! Ладно, девочки, бегите...

Девчушки убежали, и мы остались в лаборантской втроем – я, Флора Лаврентьевна и Стивен Кинг.

– Про Мельникова слышала? – таинственным шепотом произнесла учительница. – Кого-то пришил... В дурдом опять отправили, говорят, совсем крыша у парня поехала.

– Да, что-то такое помню, – с напускной рассеянностью ответила я, хотя внутри меня все задрожало. «Кого-то пришил» – это про Митю, про моего Митю... – Шурочку очень жалко, – постным голосом продолжила я. – Они ведь так любили друг друга!

– Любили! – фыркнула Флора Лаврентьевна. – Это он ее любил, а она... Эгоистка.

– Да что вы, не может быть! – притворно ахнула я. – Я же с ней за одной партой сидела и помню, как она обмирала при одном его появлении.

– А как заболел он осенью, сразу после школы, так и бросила она его в скором времени – мол, на что мне инвалид! Эгоистка. А могли бы жить – он вполне нормальным был, только весной-осенью обострения, полежит недельку-другую в больнице – и все, как новенький. Депрессия... Подумаешь, у меня из-за нашей зарплаты учительской каждый день депрессия!

– Ну, не все способны на подвиг, – туманно возразила я. – Жен декабристов редко можно встретить... А я так думала, что она другого полюбила, Шурочка то есть...

– Ну да, это она назло Сережке, чтобы не допекал ее. Не ссорилась, нет, она ведь со всеми очень мягко. «Я нашла другого, милый», – наверняка что-нибудь в таком духе заявила. А «другой» ее с ребенком бросил. И поделом, ведь Сережка после ее слов таблеток наглотался, едва откачали. После того у него ухудшение наступило. Конечно, теперь уж он никому не нужен...

– Вы так говорите, словно вам жаль Мельникова, Флора Лаврентьевна, а ведь он человека убил!

– Он милый и добрый, Таня, хоть и доставалось ему от меня в школьные годы здорово. Гордился он очень своим отцом, мечтал по его стопам пойти. Нос задирал, надо было его на место поставить, вот я и... А что руку на кого-то поднял – так наверняка только из-за Пинелли твоей, она его довела.

– Шурочка увлеклась психологией после его болезни, да?

– Что ты, мать моя! Она в институт поступала, на психологический, да баллов недобрала, стоматологом стала. Тоже хлебная профессия!

– Как все неромантично! – уныло сказала я.

– Да какая уж тут романтика, – вздохнула учительница. – Это ты в кино своем романтику привыкла изображать, а жизнь грубее и проще. Когда новый фильм с твоим участием увидим?

– Скоро, – пообещала я. – Очень скоро...

Мы еще немного поболтали, и я ушла со смутным ощущением того, что опять чего-то не понимаю. Шурочка наврала мне! Ну и что с того? Или из вредности – «на тебе, боже, что нам негоже», или из желания выглядеть порядочной – бросила Сержа из-за любви к другому, а не потому, что он стал инвалидом.

Шурочка, Шурочка... Египетский сфинкс с загадочной улыбкой, эгоистка и позерка, честолюбивая и неприкаянная... После короткого рассказа Флоры Лаврентьевны она показалась мне совсем другой, чем раньше. Я неправильно понимала ее, представляла и ее, и их отношения с Сержем в каком-то действительно романтичном, книжном виде, а все на самом деле было проще, грубее.

Я опять вспомнила юность, класс, Шурочку рядом со мной за партой и ее холодный, брезгливый взгляд, ее вечное желание унизить меня, сделать несчастной, заставить меня почувствовать свою ничтожность. Сначала она пыталась отбить у меня Митю, потом свести с Сержем – психически нездоровым человеком. А в последнюю нашу встречу зимой она как-то совсем странно вела себя, словно радовалась моим мукам, словно чем более жалкой и ничтожной была я, тем бесспорнее выше была она.

На следующее утро я ни свет ни заря позвонила Алексею.

– Леша, ты со своей кассетой просто выбил меня из колеи. Со мной сейчас черт знает что творится!

– Я очень рад, – довольно ответил тот, зевая. – Ты возвращаешься к жизни. Сегодня суббота, пошли куда-нибудь... В бассейн, в лес, на выставку!

– Это подождет... Ты понимаешь, я теперь по-другому смотрю на некоторые вещи, которые раньше казались мне очевидными. Все так... и не так. Вот, например, есть один человек, чье поведение кажется мне очень странным.

– Ты про кого? – с жадным любопытством спросил Алексей. Судя по всему, желание быть детективом у него еще не пропало.

– Некая Шурочка, моя бывшая одноклассница.

– Та самая, что была первой любовью Мельникова?

– Да. Кстати, перед убийством Серж был у нее, и на твоей кассете он именно о той встрече упоминает.

– Ты думаешь, она кашу заварила?

– Н-нет... все получилось само собой, из-за моей глупости, но вот ее роль во всей этой истории кажется мне теперь более зловещей. Тебе не понять – ты мужчина, среди мужчин, наверное, все иначе, – но мне кажется, Шурочка ненавидела меня.

– Дружила и ненавидела?

– Что-то вроде того.

– У нее был зуб на тебя, она тебе мстила?

– Я гадостей ей не делала, но чтобы невзлюбить человека, он необязательно должен тебе гадости делать. Чувство неприязни может возникнуть совершенно спонтанно, без видимых причин. Леша, знаешь... Хоть я тут тоже не уверена, но... Вот уже много лет мне кажется, что Шурочка ненавидит меня!

– Так давай ее допросим! Давай, я явлюсь к ней и припру к стенке...

– Леша, она не так проста, как ты думаешь, ее голыми руками не возьмешь.

– Если она во всем виновата, так ее должны посадить!

– Ах, перестань, скорее меня посадят... Послушай, что бы такое придумать, чтобы она разговорилась сама, чтобы я поняла наконец, как в действительности она ко мне относится...