– Так вот ты какие законы решила восстановить, – усмехнулась я. – Зависть, самая настоящая зависть.

– Справедливость, – раздраженно возразила Шурочка.

– Я понимаю – на первом плане должна быть ты, прелестная и милая, тебе должны были хлопать и тобой восхищаться! Несчастная мать-одиночка, жалкая докторишка, тебя даже в рекламу зубной пасты не пригласили...

Я травила Шурочку, но, как ни странно, особой ненависти к ней не чувствовала, мне было как-то особенно грустно, и только где-то внутри, как снежный ком, нарастали рыдания. Только Шурочка их ни в коем случае не должна была видеть, время слез откладывалось на потом.

– Я решила сблизиться с тобой, – продолжила она, блестя своими пустыми глазами. – Мне надо было непременно что-то сделать – сбить с тебя спесь, поставить на место, чтобы восстановить справедливость...

– Лучше бы сама нашла способ прославиться. Совершила бы подвиг, изобрела бы что-нибудь...

– Это уже другой вопрос! – Она вдруг всхлипнула, а потом так же резко успокоилась. – Я решила соблазнить твоего Митю – бесполезно. «Мы будем оба жалеть об этом!» – передразнила она Митин голос. – Ты была несколько раз замужем, и все твои бывшие до сих пор любили тебя: один романы посвящает, другой подарки идиотские делает...

– Аквариум! – подалась я вперед. – Так это тоже ты!

– Не знала? – удивилась Шурочка. – Я думала, догадалась еще тогда. Все-таки ты глуповатая какая-то.

– Но зачем?!

– Чтобы не зазнавалась. Чтобы боялась и плакала. Когда ты сказала мне, что больше не любишь Сержа... Ты ведь плакала, когда твои любимые рыбки сдохли?

– Плакала, – честно ответила я. – И кот мой сдох, то есть умер – он любил пить воду из аквариума. Что ты туда насыпала?

– Крысиный яд, кажется... – небрежно махнула она рукой. – Нет, про кота я не знала, но слышать приятно. Хотела просто стирального порошка насыпать, рыбы и так подохли бы, но в этом не было ничего зловещего, меня не возбуждало. А так... я была права – жертв оказалось больше.

– Как ты попала ко мне?

– Элементарно. У тебя же вечный бардак, вещи разбросаны где попало, ключи лежали в прихожей на самом видном месте. Ты хоть заметила их пропажу?

– Нет.

Шурочка засмеялась, с удовольствием вдохнула в себя теплый летний воздух, пропитанный запахом свежей листвы, щеки ее слегка порозовели. Она ненавидела меня, и сейчас, рассказывая о своих кознях, испытывала настоящее удовольствие. Ей, наверное, уже давно хотелось ошеломить меня этими признаниями.

– Глупенькая... Мой план возник давно, еще весной, когда ты поделилась со мной своей детской тайной...

– Какой детской тайной?

– Любовью к Мельникову. Это было бы так забавно – Танеева связалась с сумасшедшим, бросила ради него благопристойного мужчину! Ты развесила уши, слушала мои советы, томилась, как каша в печке...

– Без поэтических метафор, пожалуйста.

– Ты ведь занималась с ним любовью, ты изменила Мите, да? – спросила она с жадным любопытством. – Все равно – ты преступница, ты гадко, мерзко поступила с обожающим тебя мужчиной, сама первой воткнула в него нож...

– О чем был ваш последний разговор с Мельниковым? – изо всех сил стараясь сохранить внешнюю невозмутимость, спросила я.

– О тебе. – Шурочка опять с наслаждением вздохнула. – Какая ты необыкновенная, не приспособленная к жизни, что тебе надо помочь. Я, как бы случайно, проговорилась, где можно найти твоего Митю. Разве Серж об этом не говорил твоему детективу?

– Кое-что говорил. Только Серж до сих пор ни о чем не догадывается, ты очень ловко все обставила. Ты и его обманула.

– Замечательно! Ко мне никто не сможет придраться, меня не смогут привлечь к суду! Ах, какая я все-таки молодец... «Митя твой соперник, он никогда не отпустит Таню, нужно что-то придумать!» Я прямо не говорила – «убей», я только подтолкнула его к этой мысли.

– Шурочка, за что ты меня так ненавидишь? – спросила я, не замечая, что давно уже плачу. Вид моих слез привел Шурочку в необыкновенный восторг.

– За то, что ты дешевка и выскочка, тебя надо было поставить на место. Теперь ты никогда, никогда больше не будешь счастлива. Ты себя съешь, не сможешь никого полюбить и больше не будешь вертеть задницей перед камерой. Ты теперь снова безобразная замухрышка, даже твои хваленые веснушки выцвели!

Слушать это было невыносимо. Сердце как будто перестало биться во мне, руки и ноги похолодели – я не могла и пальцем шевельнуть.

– Я тебя не боюсь, – продолжила она надменно. – Ты мне ничего не сможешь сделать. Ты говорила о наказании для меня? Но палача из тебя не получится – для того, чтобы свершить суд, нужна сильная воля, а у тебя ее нет. Ты сломана, сломлена. Я тебя победила!

– Шурочка, а ты не боишься, что сама сошла с ума? – прошептала я.

– Нет, уж я-то в этом разбираюсь, – с презрением сказала она. – Мои поступки кажутся со стороны немного странными, но... жизнь есть борьба. В человеческом мире, как и в животном, идет борьба за выживание – сильный грызет слабого, правда, это не всегда бывает заметно. Мне надо было уничтожить тебя, Танеева, иначе я просто погибла бы. Теперь я снова сильная и красивая, теперь я буду счастлива, а ты – жалкая, ничтожная замухрышка, все на своих местах. Если хочешь знать, я сделала все это для собственного самоутверждения. Пожалуй, мне надо всерьез заняться психологией – написать книгу, что ли, о способах повышения самооценки, о приемах, с помощью которых человек может вернуть себе потерянное счастье.

– Твою книгу никто не напечатает, – покачала я головой. – Настольное пособие доктора Йозефа Менгеле... Ставила бы ты лучше пломбы и не лезла, куда не надо.

– Напечатают, – холодно возразила Шурочка. – Я теперь все могу. Если человек уверен в себе, то у него все получится.

– А Витюшка?

– Что – Витюшка?

– Грехи родителей могут пасть на головы их детей. Наказание неизбежно, но вдруг расплачиваться придется невинному... Я бы из-за одного этого не стала делать подлостей.

– Какая чушь, Танеева, – громко возразила она. – Ее слабые придумали, для собственного утешения...

Слезы у меня уже высохли, и теперь я сидела почти спокойная. Убивать ее здесь, устраивать сцену гнева на потеху публике мне совершенно не хотелось. Но я точно знала, что тоже придумаю что-нибудь ужасное – раздавлю эту гадину... как-нибудь особо изощренно, чтобы она мучилась. Подстрою что-нибудь, взвалю на нее чужую вину! Мысли лихорадочно крутились у меня в голове.

Шурочка в это время встала, преспокойно осмотрела свой костюм – пятно от газировки высохло и было почти незаметно.

– Грехи... – усмехнулась она почти по-доброму, наклонившись ко мне. – Грехов не существует, потому что некому за них наказывать.