Но вернемся к Пете. Наблюдая Корякина, я заметил странные для меня вещи. Во-первых, понял, что сценаристы без соавтора сочинять просто не способны. Чтобы стать полноценной творческой личностью, им необходимо, как андрогину, найти свою половинку. Во-вторых, во время работы Петя даже не пытался придумать поворот сюжета или эпизод, а говорил примерно так:

– Помнишь, в «Полночном ковбое» герой идет по дороге? Здесь надо сделать так же…

Или:

– Помнишь, в «Заводном апельсине» он хочет, но не может ударить? Вот так же и наш Шумилин на заседании райкома!

Но ничего я не помнил, так как фильмы эти в прокате не шли, а во ВГИКе мне учиться не довелось. Кроме того, я не понимал, зачем надо что-то воровать у других, когда можно придумать самому. Так проще и честнее. Петя же был уверен, что все уже придумано, напрягаться не стоит, лучше позаимствовать и выпить. По этому поводу я даже сочинил эпиграмму:

Тогда началась горбачевская кампания против пьянства, и алкоголь стали продавать не с 11.00, как прежде, а с двух часов, что вызвало глухой ропот населения. Собственно, алкоголь Корякина и сгубил. Его пригласили на влиятельную должность главного редактора одного из творческих объединений «Мосфильма», и желающих ему налить стало столько, что бедный Петя спился, потеряв должность. Умер он в 2001 году, оставленный женой и собутыльниками, употребив какой-то суррогат. В гробу мой соавтор улыбался, видимо, перед смертью ему стало совсем хорошо.

А теперь снова о предложении Габриловича. Речь шла об оригинальном сценарии. Главная роль в будущей ленте предназначалась «самой обаятельной и привлекательной» Ирине Муравьевой, а снимать картину должен был ее муж Леонид Эйдлин. Дабы современный читатель осознал, что я, молодой писатель, ощутил, получив подобное предложение, прошу вообразить: вам вдруг звонит Роман Абрамович и приглашает в кругосветку на своей авианосной яхте. Напитки с девушками, естественно, за его счет…

Габрилович перебрался в ДВК после кончины своей суровой жены, державшей его в брачной строгости всю долгую жизнь, оставляя мужу лишь со стороны наблюдать головокружительные романы сверстников и соратников по кинематографу. Когда ему выпала, наконец, свобода, сил осталось разве на невинный комплимент сестричке, пришедшей с вечерним уколом. В Матвеевском его изредка навещал сын Алексей – впоследствии автор знаменитой «документалки» «Футбол моего детства». Кстати, в ДВК уход и лечение были поставлены на европейском уровне, лучше ублажали болезненную старость разве только в «кремлевке», но зато в Матвеевском все было по-домашнему, каждую неделю привозили сдублированный иностранный фильм или советскую новинку, иногда положенную на полку то есть слегка запрещенную. В ту пору на Нежинской улице доживали свой век многие титаны советского кинематографа.

Мы начали работать над сценарием. Чтобы не мотаться из Орехова-Борисова в Матвеевское, я купил путевку и тоже поселился в ДВК, который был домом престарелых и Домом творчества одновременно. А композитор звонил мне каждое утро и говорил ласково: «Здравствуй, Юра, это Тенгиз. Ну, как наши дела?» После выхода «ЧП…» я страдал в первых лучах литературной славы, сопряженной часто с неумеренным употреблением алкоголя, и был необязателен: синдром похмелья и творческое усердие – две вещи несовместные. Хотя, должен признаться, иные неожиданные идеи зарождаются именно в похмельном мозгу. Но, увы, для многих молодых талантов, не научившихся соизмерять написанное с выпитым, первые лучи славы оказались и последними. Я долго огорчал настойчивого Тенгиза, пока однажды вдруг его мелодия, которую я по вечерам прокручивал на диктофоне, не разбудила во мне воспоминания о пионерском лагере, теплых ночах у брызжущего искрами костра и хорошенькой баянистке Тае, которая была старше меня лет на десять, но все же снизошла к моему юношескому влечению. Расставались мы в конце смены душераздирающе! И сразу же получилось:

Тенгиз обрадовался, взял текст, сказал, что скоро нас запоет весь Советский Союз, и исчез навсегда. А лет через пять исчез и Советский Союз, странная империя, пытавшаяся, как советовал Тютчев, сплотить народы не кровью, а любовью. А там, мол, посмотрим, что сильней! Кровь, точнее, зов крови, оказалась сильней. Интересно, что поделывает теперь Тенгиз, если жив, в незалежной Грузии? Вряд ли сочиняет музыку, там за нее теперь не платят даже народным артистам.

Нынче нашу империю, царскую и советскую, всячески охаивают, мол, тюрьма народов, Совдепия, Сталин, произвол, репрессии, депортации… Кто ж с этим спорит, хотя и произвол, и репрессии, и депортации – это почти всегда ответ, неадекватно жесткий, на реальные вызовы и кара за реальные прегрешения в условиях осадного существования нашей страны. Но едва ли сыщется в мире другая империя, которая бы с таким бескорыстным энтузиазмом поднимала свои окраины, строила пышные национальные столицы там, где прежде верблюды жевали колючки, просвещала и образовывала на европейский лад туземную молодежь. Один английский исследователь назвал Россию «империей наоборот». Очень верно! Чтобы осознать донорский характер нашей империи, достаточно поколесить по цветущим метрополиям – Франции или Британии, а потом проездиться по малой России, или Нечерноземью, как именовались эти запущенные земли при советской власти. На обустройство коренной Руси не было денег ни у царя-батюшки, ни у коммунистов, да и у нынешней власти тоже не хватает. Так и хочется повторить за поэтом:

А ведь речь-то идет об исконной Руси, откуда все и пошло. Имперский народ, страдающий бескорыстием, обречен на бедность и неблагодарность…

Что же касается Сталина, репрессий, депортаций… Двадцатый век был жестоким не только в России, диктаторы тогда правили во всех странах, затронутых революционным брожением и войной. У нас-то пособников и полицаев хотя бы судили, а в цивилизованной Франции коллаборационистов просто развешивали на деревьях, как гирлянды. Дам, что сожительствовали с немцами, перед смертью еще и обривали наголо. Между прочим, на оккупированных территориях СССР от насилия или связей с захватчиками, по некоторым сведениям, родилось до трех миллионов младенцев. Но суровая советская власть вошла в безвыходное положение этих женщин, в конце концов, не они отступали до самой Москвы. Сначала, правда, возникла тема «немецких овчарок», но вскоре была закрыта раз и навсегда. Даже в поздних фильмах о войне эта тема если и затрагивается, то как-то вскользь. Правильно: дети не виноваты в том, что их отцами оказались солдаты вермахта, а не Красной армии. Детям предстояло вырасти, выучиться и стать полноценными гражданами многонациональной страны. Мудро? Мудро. К слову: за сорок с лишним лет пребывания наших войск на территории Германии от советских военнослужащих немки произвели на свет, по приблизительным подсчетам, около 300 тысяч детей. Вопросы есть? Вопросов нет. Крики и вопли о миллионах изнасилованных гретхен не более, чем черный миф, стремление свалить, как говорится, с больной головы на здоровую.