— Нет! — прошептала Фейт, но ее шепот был не единственным звуком. Вокруг нее шуршали голоса, и теперь она поняла, почему они ее беспокоили. Они разговаривали ее собственным голосом, искаженным и обезумевшим до такой степени, что он превратился в визг.

«Он был гением, — всхлипывали и жаловались голоса. — Его оскорбили и неверно поняли. Он был хорошим человеком. У нас была особая связь…» Слова, которые она никогда не говорила дереву. Мысли, которыми она ни с кем не делилась. И ложь. Дикая удушающая ложь. Фейт сумела высвободить одну руку, сунула ее в карман и достала карманное зеркальце. Изо всех сил вытянувшись вверх, она поймала в зеркало солнечный луч и направила его на себя. Побеги, вцепившиеся в нее, зашипели и начали плеваться искрами. Она проигнорировала боль от ожога и запах горелых волос. Ее измазанное соком платье затрещало, но оно было все еще влажным от морской воды. Когда ветки ослабили хватку, она выбралась наверх и упала плашмя, как выброшенная на берег рыба. Перекатилась несколько раз, сбивая огонь, и замерла, пытаясь отдышаться.

Несколько секунд она не могла перевести дыхание и ничего не видела, кроме неба над головой. Потом до ее сознания дошло, что из ямы идет дым. Она хотела просто поджечь сковавшие ее побеги, но теперь представила, как пламя спускается вниз по веткам, как огонь бежит будто по запалу пороховой бочки. Облачка серого дыма превратились в огромные черные клубы. Дерево внутри горело. Фейт отодвинула ноги от ямы и прикрыла рот рукой, защищая его от дыма. Она ничего не могла сделать для Бена Крока и Агаты Ламбент, кроме как позвать на помощь. Покачиваясь, Фейт встала на ноги и чуть не упала — мир вокруг нее завертелся, как карусель, в ушах загудело. Вдалеке она увидела шпиль церкви и пошла в этом направлении. Ноги ее не слушались, и она не могла идти прямо. Каким-то образом край обрыва неожиданно подкрадывался к ней справа.

Она оглянулась и увидела, что из тайного входа в пещеру вырывается столб дыма. Он становился все больше и больше — тревожное черное пятно на фоне голубого неба. Но намного ближе она различила силуэт. Почерневший призрак, покрытый сажей, неотступный, с развевающимися на ветру, словно флаг, волосами. Красные ожоги виднелись на лице и в обугленных прорехах русалочье-зеленого платья. Агата быстро догоняла Фейт, не отрывая от нее взгляда. Ноги девочки подкосились, и она упала на землю. Поискала рукой, чем бы швырнуть в Агату, и ее пальцы сомкнулись на камне. Маленьком, совершенно круглом камне.

— Не подходите! — крикнула Фейт, когда силуэт приблизился. Она вытянула руку с камнем, надеясь, что Агата видит только очертания чего-то круглого и темного. — Этот плод — все, что осталось от дерева! Не приближайтесь… или я брошу его в море!

Агата и не думала замедлить шаг.

— Вы все еще можете сбежать! — крикнула Фейт, отползая по земле и держа руку на весу. — Идите на пристань! Найдите лодку!

Приближаясь, Агата смотрела Фейт прямо в глаза. Отчаяние в ее взгляде было таким же отстраненным и пустым, как и радость перед этим.

— Остановитесь! — завопила Фейт. — Я правда это сделаю!

Агата бросилась вперед, пытаясь схватить «фрукт», и Фейт швырнула камень к обрыву. Это все, что она смогла придумать, — отвлечь внимание преследовательницы и выиграть несколько минут. Агата повернулась и уставилась на полет шарика, отскочившего от земли и приближавшегося к краю обрыва. Она повернулась и бросилась за ним. «Плод» еще раз отскочил от земли, и от его аспидно-серой поверхности отразилось солнце. Это была галька, просто галька. Камушек подпрыгивал слишком быстро, и все же Агата бежала за ним.

— Остановитесь! — Фейт услышала собственный крик. — Остановитесь! Я солгала!

Но когда камень упал с обрыва, Фейт поняла, что Агата совсем не смотрит на него. У края обрыва женщина ускорилась и распростерла руки, словно пытаясь обнять вечность перед последним прыжком. Все исчезло, кроме бездушного голубого неба, пахнувшего дымом ветра и стрекота кузнечиков в траве.

Если бы доктор Джеклерс не выжил, все могло бы быть иначе. Но он выжил, и хотя чувствовал себя плохо, была надежда на то, что его сломанная нога заживет. Он даже председательствовал во время отложенного слушания по делу покойного Эразмуса Сандерли, не желая доверять никому это дело и так сурово попрекая присяжных, что некоторые из них подумали, будто судят их. К Фейт Сандерли он обращался с большей добротой, но поругал ее за то, что она не поделилась с ним своими подозрениями.

Было установлено, что преподобный умер от рук злоумышленников. Бена Крока нашли в пещере, живого, но пострадавшего от огня, из-за выстрела его левый глаз теперь плохо видел. «Землекопы», люди, сотрудничавшие с Кроком, когда он работал на Уинтербурна, были задержаны.

Тело Агаты Ламбент нашли у подножия утеса. Однако ее роль в мошенничестве замяли. Фейт знала, что эта деликатность призвана была пощадить ее память и чувства ее мужа, который пришел в отчаяние, узнав о преступлениях покойной жены. В то же время из-за ее смерти Фейт чувствовала несправедливость этого мира. Агата исчезала. Ее изобретательность, подлость, научный пыл, блестящий ум и навязчивые идеи — все растворилось в воздухе, как пар. Скоро она будет просто еще одной «возлюбленной женой» на мраморном надгробии.

Роль Фейт в этих событиях тоже со временем станет незаметной. Если газеты вообще о ней напишут, она окажется бесхитростной девушкой, случайно открывшей правду — таким же образом случайно в далеком детстве она наткнулась на любопытную окаменелость. Может быть, они даже поместят ее фотографию в возрасте семи лет, на которой она гордо держит свою находку.

Следов дерева не осталось. Огонь уничтожил его, оставив только сажу на стенах и странный запах. Фейт оплакивала утрату для науки, но, в общем-то, не огорчилась, что оно погибло. «Данные не подтверждены, — нацарапала она в дневнике под описанием своей теории и теории отца. А потом: — Наблюдения ненадежны. Объективность скомпрометирована».

Одним тихим утром могилу преподобного расчистили и опустили гроб на место, где ему было суждено упокоиться навечно. Наблюдая, как комья земли мягко ударяются о дерево и надежным одеялом накрывают гроб, Фейт почувствовала, что ее рана наконец затягивается. «Мой отец никогда не понял бы и не простил меня. Но я понимаю его и со временем прощу. Наверное, этого достаточно».

— В нем было кое-что хорошее, — сказала Миртл Фейт позже, когда они вечером сидели и разговаривали, наслаждаясь тортом, который теперь был для них расточительством. — Во всяком случае, ты и Говард что-то значили для него.

— А ты? — спросила Фейт.

Миртл покачала головой.

— Я твердила себе, что мне повезло, — ответила она. — Твой отец никогда не бил меня, никогда не напивался, и если у него были любовницы, у него хватало такта не подавать виду. Он содержал меня и моих детей, и все же я годами настойчиво пыталась стать его другом. Эта дверь так и не открылась, Фейт. В конце концов я потеряла надежду. Ах, но мне не на что жаловаться! — Миртл отмахнулась от прошлого изящным движением маленькой руки. — Это сделало меня такой, какая я есть. Когда все двери закрыты, приходится лезть в окно. Полагаю, такова человеческая природа.