— «Если не поможет Магистр — значит, нам не поможет никто». Так мне сказал тогда Арефьев.

— Я внутри ситуации, Лиза. А человек, который внутри, помочь не может. К сожалению. Максимум что он может — это ее оценить. И оценить не очень объективно. Ты что-нибудь слышала о теории Евгения Синицына?

— Нет.

— Евгений Синицын, учёный и писатель из Новосибирска написал книгу «Тайна творчества гениев», где объяснил природу гениальности — не больше и не меньше. Его довольно остроумная теория, с помощью которой можно прпоникнуть в «механизм» творчества гениев, лежит стыке кибернетики и психологии и во многом построена на теории психологических типов Юнга. Так вот, математик Синицын выделяет восемнадцать факторов. Там гениальность — это вдохновение, фантазия, воображение… А среди прочих и стремление к превосходству. Стремление к превосходству, понимаешь? Но главное — это психонейрофизиологический комплекс, который у гения совершенно иной, чем у обычного человека и отличается, как чёрное от белого. Как известно, психонейрофизиологический комплекс — это сознание и бессознательное. Так вот, по Синицыну (вслед за Юнгом), гений творит за счет бессознательного, каким-то неведомым образом черпая импульсы из коллективного бессознательного. А это архетипы, символы и прочее, все то, что накопило человечество за всю свою историю. Гении, пророки одержимы творчеством, и это творчество всегда есть определение собственного центра. Толпа, то есть люди с «неразвитыми информационно-смысловыми структурами», не может оценить гения и будет всячески его уничтожать, изживать, как инородное тело. Гений может общаться лишь с гением, и гении — одна семья, разбросанная в пространстве и, что хуже, во времени. То есть, в истории человечества.

— Ты мне рассказываешь подоплеку «Белых рыцарей»?

— Ну да. А не вычислила ты меня потому, что не знала: я ведь тоже учился в институте культуры.

— Подожди, но ты же учился в ГИТИСе! Ты же рассказывал! И мы же в книге…

— Я учился! А ушел с пятого курса из-за конфликта с деканом. Уже тогда я начал гастролировать и пропускал ужасно много. Срочно пришлось искать работу, вакансии были в трех филармониях, и я поехал показаться в Город. Здесь и доучился, диплом защитил. Это я везде пишу «выпускник Гитиса», никто ведь проверять не станет, дольше объяснять. Впрочем, это неважно. Когда я появился, рыцари существовали, правда, как-то вяло. Но я был потрясен Георгием, Вадимом, Марком, Сашей. В них было все, о чем писал Синицын. Мы быстро исключили невзрачных остальных, решив стать той самой семьей гениев, которая необходима им для творчества. Со стороны это выглядело снобизмом, очень многие хотели примкнуть, но поняли, что это бесполезно, и стали дружить против нас. Мы этим упивались: ну как же, люди с «неразвитыми информационно-смысловыми структурами» не в силах нас оценить! Да и пять гениев на Город, пусть таких разных, — как-то многовато. Мы взяли карту Города и начертили на ней пятиконечную звезду, вершины которой символизировали каждого из нас. Смешно сейчас об этом вспоминать, но мы так в себя верили!

— Вышел Город пяти персонажей.

— Вышел Город пяти персонажей, и мы решили состояться в нем. Но я тогда не учел две очень значимые вещи. Провинция в России обладает центростремительной силой.

— Ну, так это не только в России.

— Нет, именно в России. Такого разделения на центр и остальное нет нигде. Взять хоть Италию. Там две столицы — Рим, Милан. Но есть совершенно самодостаточная амбициозная «провинция» Флоренция, есть, наконец, не менее центральные Венеция, Неаполь. И в Штатах каждый штат сосредоточен на себе. Для многих жителей там даже Вашингтон — фантом. Но в России-то все по-другому, и люди, которые стремятся к большему, во все времена уезжали в столицу. Не только из-за центростремительной силы. В провинции есть интеллигенты, но нет интеллигенции, есть культура, но проблемы с культурной средой. Это я понял позднее. Все уезжают за средой. И это — непременное условие.

— То есть питают столицу.

— Питают, насыщают, отдают.

— А вы не желали отдавать?

— Мы не желали и пошли против центростремительной силы. А второе, что я не учел… Все желания принимаются к исполнению.

— Ну, наверное, всё же не все, — попыталась я улыбнуться.

— Истинные — непременно. А мы так долго убеждали вселенную в том, что наше желание превратить Город в Город пяти персонажей бескорыстно и истинно, что механизм, конечно, был запущен.

— Да, согласна, у вас получилось: Крутилов создал европейский балет, Арефьев стал музыкантом мирового уровня, Саша — признанным поэтом, Фомин — интересным художником, а твой «Иллюзион» — в пятерке лучших мировых театров.

— Ну, может, не в пятерке, но в десятке — точно. Как видишь, все сбылось. Но главный признак гения — бессмертие. И чтобы персонажей обессмертить, осталось их убить, желательно в расцвете. Схема-то проста.

Мы оба, отвернувшись, замолчали.

— Должен быть хоть какой-нибудь выход, Артур!

— Медленно мелют мельницы Господа.

— Что?

— Я говорю, что механизм запущен — поздно что-то делать.

— Подожди, подожди, подожди. Ты не был с ними ночью в галерее. Ведь не был, правда же, Артур?

— Я не был, но какая разница?

— Мне кажется, все это напрямую связано с деревянными богами. Георгий, Саша, Марк, Вадим — они переступили. Перешли черту. Но ты там не был, и тебя не тронут. Придумай что-нибудь, ведь ты — МАГистр!

— Я не МАГистр, я… профессиональный фокусник. Хотя кое-что мне удается. Да, в сущности, не так все это важно. Ну, в крайнем случае, провалятся гастроли. Ну, если все-таки они меня убьют.

— Они?

— Они. Она. Оно. Какая разница? Так вот. Я еду на гастроли, третьего. Париж, Марсель, Берлин и дальше Монте-Карло. На полгода. И я прошу тебя со мной поехать. Вместе.

2

Совершенно раздавленная, я сидела в редакции и думала об Артуре. Разумеется, я не поеду. А если бы он предложил это две недели назад, я бы поехала? А теперь я не еду из-за Сергея? Я должна спасти Магистра, но поехать я с ним не могу.

Я взяла белый лист и опять чертила левой рукой — выходили одни каракули.

Прибежала Галина:

— Тебя редактор вызывает, злой, как черт.

Я спустилась к редактору, который вслух читал «Вечерку» — рядом стоял ответсек Юрий Иваныч.

— На! — протянул он газету.

Я взглянула и обомлела. Под материалом строк в пятьсот под шапкой «Смерть в четырех экземплярах» стояли снимки Фомина, Крутилова, Арефьева и Водонеева. И подпись — Глафира Сверкальцева.

Ну, слава богу, не Дуняшин. Я начала читать. Про «белых рыцарей» — ни слова, про листки Фомина — ничего; длинное описание происходящего с пришпиленным радикальным выводом: виноваты власти.

Для верности пробежала еще раз.