– Вы хотите рассказать обо всём императору?

– Я и хотела, – подтверждает Мадалин. – Но личной встречи не добилась, а признаваться Рейни… и где бы я сейчас была? Стефан слишком высоко его ценит, называет другом, хотя тот согласился на суженую из Элиасов.

– А взамен вы желаете… помилования? – продолжаю я выяснять детали.

– Что вы, – фрайнэ Жиллес выпрямляется, поправляет лежащий на плечах край чёрного покрова. – Ссылка меня вполне удовлетворит. Только не в монастырь, живущий в молчании, бедности и неисчислимых постах. Я готова провести остаток своих дней в покое и уединении небольшого поместья или частного дома… возможно, в Целестии. Или в Эстилии. Говорят, благородные добродетельные вдовы там в чести. Мне хватит моего состояния, я, хвала Благодатным, не бедна… когда, естественно, мне его вернут.

– Даже так?

– Моё дальнейшее пребывание в Империи не затянется надолго. Рано или поздно меня хватятся, а после этой беседы скорее даже рано, чем поздно. Если мои кузены в миру ещё питают ко мне хоть какие-то тёплые родственные чувства, то меня ждёт обитель Молчаливых сестёр… наверное, южная, она достаточно удалена от столицы. Если нет, то я исчезну безымянной, не удостоенная упокоения ни в одном из родовых залов памяти. Так или иначе меня лишат возможности говорить и сделают это в самое ближайшее время, – Мадалин с фальшивым пренебрежением пожимает плечами.

Я бросаю взгляд на Шеритту, бледную, сгорбившуюся в большом кресле, сжимающую медальон в побелевших пальцах. Нынче она мне не советчик, для неё явилось сюрпризом, что можно тасовать и разменивать жён и суженых императора, словно карты в колоды, оценивая каждую согласно её номиналу и ставкам в игре, а после травить их, будто свору бродячих собак в городе. Наверное, для Шеритты подобное казалось пережитком стародавних времён или дикими обычаями далёких чужих земель, но никак не тем, что может происходить здесь и сейчас, в нашей благословенной Империи, в наше просвещённое время, когда одарённые других государств уже спорят о существовании иных миров.

Мне придётся оценивать шансы и риски самой, сию минуту, без возможности всё взвесить как должно и поразмыслить. Мадалин не магистр Бенни, она не сможет ждать, пока я всё обдумаю. Если она сейчас уйдёт, я вряд ли когда-нибудь увижу её снова, потому что об этой встрече очень скоро станет известно и в лучшем случае остаток жизни Мадалин проведёт в бегах.

В худшем же…

Обет молчания? Или несчастный случай, до которого никому не будет дела? Но даже осознавая участь Мадалин, я хочу лишь одного – велеть ей уйти и больше никогда её не видеть.

И я принимаю решение.

* * *

Барка возвращается в столичную резиденцию в сумерках, ещё более густых, непроницаемых, нежели накануне. Выходящий на набережную двор, откуда корабль взлетал утром и где ему предстояло приземлиться, ярко освещён фонарями, бросающими неровные рыжие кляксы на утоптанный снег. Я пренебрегаю теплом шатра и остаюсь на палубе, смотрю сначала на озарённый огнями город, затем на чёрный массив дворца, разбавленный золотистыми пятнами освещённых окон. Башня, старейшая часть дворца, венец первопрестольного древа, помнит уже забытые наполовину времена, когда столица была во много раз меньше нынешней, умещаясь на одном берегу Инис, а над крышами города поднималась каменная крепость, первый оплот франских императоров. Другие времена, другие люди, пора воинов и сражений, больших и малых, пора разделения, объединения и сбора первых фрайнов, господствующих над своими областями, под дланью императора. Нет уж давно той крепости за высокой стеной, уступила она место более просторному, вместительному дворцу и город разросся, занял оба берега, а старая башня и по сей день тянет к тёмному небу островерхую крышу.

Пользуюсь возможностью, хоть какой-то передышкой и заново всё взвешиваю, оцениваю, пытаясь просчитать наперёд все вероятные последствия. Решение непростое, трудное, прежде мне не доводилось принимать ничего подобного, я всегда думала и отвечала только за себя да за Миреллу. Даже за девушек и женщин в нашей обители я никогда не решала так, как решаю сейчас.

Не хочу думать об этом. Я ещё не стала императрицей, даже женой императора не стала, однако мне уже приходится определять судьбу другого человека, других людей, решать, жить им или умереть по моей высочайшей воле.

Но и не думать нельзя.

Это моё будущее, будущее Миреллы и ещё великого множества неизвестных, безымянных людей.

По мере приближения корабля дворец становится всё больше, словно надвигается мрачной своею громадой на маленькое судно, грозит раздавить его, будто яичную скорлупу. Барка подлетает ко двору, замедляется, разворачивается. Я иду к замершим подле носовой огнёвки стражам, сопровождающим меня во время этого визита, накоротко говорю с ним и возвращаюсь к фальшборту. На всякий случай держусь за его край, пока корабль, кренясь и натужно поскрипывая, снижается неторопливо. С палубы хорошо видно не только освещённый двор, но и группу людей, собравшихся перед входом во дворец. Стража, слуги, фрайны Бромли и Шевери.

И Стефан.

Встречать меня совершенно необязательно, особенно лично, однако мы, похоже, достаточно задержались в монастыре, чтобы Стефан начал тревожиться. Барка встаёт на снежный настил, сила стремительно утекает из сети, покидает её, возвращаясь в резервуары, и та, осушенная, словно опадает, накрывает всё на судне незримым сдувшимся парусом. Якоря сбрасывают в тихо хрупнувший снег, открывают дверцу в фальшборте и спускают сходни. Моя стража и слуги оживляются, из шатра выглядывают служанки и Брендетта. Девушки смотрят на меня с настороженным недоумением, не понимая, как я смогла простоять столько времени на холоде на открытой палубе, но – вот удивительное дело! – я не чувствую, что сильно замёрзла. Направляюсь вдоль фальшборта к сходням и под удивлённые взоры с обеих сторон первая спускаюсь на землю. Стефан идёт мне навстречу, подаёт руку, помогая сделать последний шаг с деревянного мостка на снег. Внезапно тянет меня на себя, отчего я едва ли не падаю ему на грудь, обнимает одной рукой за талию и целует. От неожиданности я теряюсь, всем известно, что публичное проявление нежных чувств государя к своей супруге полагается не столько запрещённым, недозволенным, сколько неуместным, не предназначенным для глаз простых подданных. Разумеется, сейчас вокруг не так много посторонних, но всё же…

Стефан отстраняется, смотрит пристально мне в лицо.

– Всё хорошо? – спрашивает едва слышно.

– Да, – отвечаю неуверенно.

– Ты задержалась… я подумал, уж не случилось ли чего…

– Случилось, – я отстраняюсь от Стефана, повышаю голос. – Фрайн Бромли, поднимитесь на борт, вашей супруге стало дурно в монастыре. Надеюсь, ничего серьёзного, но лучше, если вы позаботитесь о ней и поможете. Фрайнэ Брендетта, пошлите немедля за лекарем.

– Фрайнэ Астра, а как же… – начинает Брендетта, переминаясь с ноги на ногу у верхнего края сходней.

– Поторопитесь, фрайнэ Брендетта, – обрываю я робкие её возражения.