– Возможно, яды действительно прибыли из Таирии, – парирует Мадалин безразлично. – Меня, знаете ли, никогда не привлекала эта сфера настолько, чтобы интересоваться подробностями. И всегда хватало ума не задавать лишних вопросов тому, кого не следует ни о чём расспрашивать, – она прищуривается, рассматривая меня заново, внимательнее. – Вы так похожи на них, на каждую из трёх… и в то же время совершенно другая. Любопытно, сколько ещё людей заблуждается на ваш счёт? И чем им придётся расплачиваться, когда они поймут, кто скрывается за маской очаровательной добродетельной фрайнэ, невинной сельской простушки?

– Довольно. Уведите её, – приказывает Стефан отрывисто и поворачивает голову к Эветьену, стоявшему куда ближе к государю, чем раньше, и наверняка не пропустившему ни слова из этого разговора. – Фрайн Шевери.

– Да, Ваше императорское величество, – Эветьен кланяется и, не задавая уточняющих вопросов, уходит следом за стражниками, уводящими Мадалин.

– И разыщите фрайна Рейни, – бросает Стефан через плечо.

– Да, Ваше императорское величество.

И фрайн Шевери удаляется.

Впервые за всё время, проведённое во дворце, я ужинаю с Миреллой в детской. С нами только слуги, мои младшие дамы уходят в общую трапезную, а сопровождаемая мужем Шеритта с корабля сразу же удаляется в покои Бромли, где её ожидает лекарь. Я остаюсь с дочерью, пока не наступает час ложиться спать, сама укладываю моё сердечко и ещё какое-то время сижу с нею в её спальне. Затем спускаюсь в свои покои, отсылаю всех, кроме Лии и двух служанок, и с их помощью переодеваюсь и готовлюсь ко сну. Лия признаётся смущённо, что в Вайленсии она успела отвыкнуть от сложных нарядов благородных фрайнэ, лишних слоёв ткани и множества пуговиц, большую часть которых должен расстёгивать кто-то другой. Да и по неловким движениям её, по растерянной суетливости видно, что девушка далека от придворного церемониала, не понимает, что и как нужно делать, какова очерёдность, что подавать и что забирать, а Шеритты рядом нет, чтобы всё разъяснить, указать на ошибки и поправить оплошности. Я вздыхаю, вспоминая времена, когда мне самой не требовалась дополнительная пара рук, чтобы всего-навсего снять повседневное платье и надеть ночную рубашку. Закончив с приготовлениями, я отпускаю девушек и ложусь спать в одиночестве. За последние дни я так привыкла, что Стефан приходит ко мне по ночам, что не прошу никого остаться со мною. Но сегодня визита Стефана я не жду, он занят другими делами и вряд ли по их окончанию пойдёт куда-то ещё, кроме собственной опочивальни. Впрочем, нынче и сон не спешит снизойти на меня, и я долго лежу, глядя на роскошный полог над кроватью, расцвеченный отблесками затухающего огня в камине.

Как только Мадалин уводят, мы со Стефаном идём во дворец, и, когда к нам присоединяются фрайны Рейни, Шевери и Бромли, я рассказываю обо всём, что произошло в монастыре, повторяю в подробностях беседу с Мадалин, дополняю собственными измышлениями. Достопочтенные фрайны выслушивают меня внимательно, уточняют то одну, то другую деталь. Обвинение серьёзно – и моё, и Мадалин, от него Элиасам уже не отмыться, не найти того, на кого можно возложить всю ответственность, сохранив собственное имя незапятнанным. Я знаю, что сегодня же, под покровом сумерек, старшего фрайна Элиаса арестуют, а младшего – назавтра, когда он прибудет в столицу на венчание государя. Знаю, что грядёт тщательная проверка и допрос прислуги дворцовой и состоящей у Элиасов, вызов Морелла Элиаса из рассветной обители и магистра Бенни из закатной, череда бесед с прочими членами ветви старшей и кое-кого из младших. Знаю, что Мадалин будет торговаться, изворачиваться, крутиться почище флюгера в ветреный день, желая выскользнуть невредимой из этой ловушки, – или, по крайней мере, попытается. Что-то она да получит за свои признания, изобличение тёмных тайн и свидетельство против родственников, хотя на возврат состояния, свободу и поместье в Эстилии рассчитывать ей всяко не стоит. Знаю, что как только весть об измене старшей ветви выйдет из тени дворцовых коридоров и комнат на нижних этажах, многие поспешат отвернуться от падшего рода, оборвать связи и уничтожить любой намёк на возможное их соучастие в чём-то сомнительном.

После смутных времён правления Филандера Шестого редко кого казнили публично за измену, мало на кого ложилось тяжкое бремя этого обвинения, но едва ли многие нынче пожелают быть уличёнными в заговорах против первопрестольного древа и правящего императора.

Огонь в камине слабеет, бледнеет, а я то лежу неподвижно, глядя в одну точку, то начинаю вертеться беспокойно с бока на бок. Внезапно слышу характерный, привычный уже щелчок, сопровождающий открытие двери, ведущей на тайную галерею. Приподнимаюсь на локте, смотрю с удивлением на вошедшего Стефана, освещающего себе путь зажжённой свечой.

– Астра, я тебя разбудил? Прости, – он закрывает дверь, проходит к кровати и ставит подсвечник на столик.

– Нет, я не спала. Аэрин Благословенный не пожелал ниспослать мне снов, ни добрых, ни плохих.

Стефан задувает свечу, снимает халат и забирается под одеяло. Я придвигаюсь ближе к мужчине, прижимаюсь, чувствуя, как он осторожно обнимает меня, кладу голову ему на грудь.

– Я думала, ты не придёшь сегодня.

– Я тоже. Но, добравшись наконец до своей спальни, я переоделся и пошёл сюда. И только у самой твоей двери вспомнил, что час поздний и ты, должно быть, давно уже спишь. Наверное, не стоило заходить, ты могла быть не одна…

– Большую часть своей жизни я спала одна. И ныне забываю порою, что мне теперь постоянно нужна компаньонка на ночь, что рядом должен хоть кто-то да быть.

– Ровно столько, сколько я себя помню, меня всегда окружали люди: слуги, наставники, стража, свита, сопровождение, советники, целая толпа придворных, готовых следовать за мной, куда бы я ни пошёл. Так много людей… чужих и даже не всегда действительно необходимых, – Стефан вздыхает, словно сам не верит, что произнёс подобное вслух. Молчит минуту-другую и продолжает: – Последний раз за измену первопрестольному древу и Империи казнили более тридцати лет назад, в начале правления моего отца, и то это было эхо волнений, порождённых островным мятежом и политикой моего дяди. И сейчас, столько времени спустя, кажется немыслимым, что кто-то мог решиться своими руками подрубить императорскую ветвь. И во имя чего? Ради усиления собственного влияния, ради родства с наследником престола? Знаешь, что сказал Даррен Элиас, едва услышав обвинения? Что он тут совершенно не при чём, он всегда преданно служил мне и первопрестольному древу, дурного против меня и в мыслях не держал и все его интересы никогда не покидали пределов стен собрания Совета.

– Ещё один Элиас, да к тому же старший в роду, ведать не ведал, что творится в его собственных покоях? – даже не знаю, удивляться этому заявлению старшего Элиаса, или принять как данность, что отныне каждый из них будет делать всё, лишь бы от обвинений уйти и переложить их на другого? – Знать не знал, какие речи ведёт его брат, к чему стремится, о чём договаривается с кузиной? Ни о Кассиане не знал, ни о Верене, вообще ни о чём, только о нерационально используемых богатствах рассветников размышлял?