— Я журналистка.

— Это мне известно.

— Как журналистка я обязана предавать гласности случаи злоупотребления властью и служебным положением.

Гунилла приподняла одну бровь:

— Звучит гордо.

Сара набрала воздуха в легкие:

— Я знаю, чем вы занимаетесь… Вы прослушиваете, преследуете людей и угрожаете им.

— Что-то я не понимаю, о чем ты говоришь, — произнесла Гунилла.

— Я имею в виду Софию. И еще Гектора.

Сара не имела ни малейшего понятия о взаимосвязях. Ей известны были имена — и еще та смутная информация, которую она получила, прослушивая аудиофайлы на компьютере Ларса. Она знала, что осуществлялось прослушивание, а также располагала давней информацией о Гунилле, почерпнутой из полицейской базы данных. Однако в ее планы не входило рассказывать об этом Гунилле. Это был ее звездный час — скандальная статья, которая уведет ее с унылых последних страниц, посвященных культуре, прямо на первые полосы! Она станет известна своими журналистскими расследованиями, станет борцом за справедливость, раскрывающим противоправные действия полиции и власти в отношении простых граждан. Это ей больше подойдет, здесь она чувствует себя как рыба в воде — она такая, Сара Юнссон.

Гунилле удалось скрыть свое удивление.

— Я могу сказать, что мы занимаемся расследованием множества разнообразных дел, и некоторые находятся на той стадии расследования, когда все материалы следствия проходят под знаком высокой секретности. Публикация таких материалов является прямым нарушением закона. Если ты хочешь получить информацию, то ты ее получишь, но со временем, а не сейчас, когда это может нарушить ход следствия и серьезно помешать сотрудникам, которые его ведут.

Сара выложила свой следующий козырь.

— А Альберт? Допрос в полиции Центрального округа… Изнасилование… Ему всего пятнадцать лет!

Гунилла уставилась на Сару. Та внимательно следила за ее реакцией. Неужели она попала в точку? Похоже…

— Что ты сказала?

— Вы слышали, что я сказала.

Эрик попытался спасти ситуацию:

— Мы ведем расследование. Пока оно не окончено, материалы подпадают под закон о конфиденциальности. В этом деле есть деликатные моменты. Если ты что-то видела или слышала, изволь держать это при себе, пока мы не дадим знать, что можно это опубликовать, — сказал он.

Теперь Сара держалась спокойно. Ей показалось, что она попала в точку, и она вглядывалась в лицо Гуниллы, ища подтверждения.

— «Жучки», незаконное прослушивание, София… К чему приведет весь этот беспредел?

Гунилла продолжала смотреть на Сару, в глазах у нее промелькнула грусть.

— И что?

Нервозность Сары улеглась, она решила пустить в дело свой козырной туз.

— Патриция Нурдстрём — это имя вам что-нибудь говорит?

Гунилла пыталась удержать равнодушное выражение лица, но вместо этого получилась улыбка, безрадостная и неестественная.

— Патриция Нурдстрём пропала пять лет назад, — продолжала Сара. — Она пропала, когда вы работали с ней. Ничто не указывает на то, что ее исчезновение связано с королем ипподромов, — она пропала, когда вы с ней работали. С Софией будет то же самое? Она тоже исчезнет?

Сара блефовала по-крупному. На самом деле она понятия не имела, о чем говорила, — у нее было лишь ощущение того, что тут что-то нечисто, возникшее еще тогда, когда Ларс начал заниматься этим делом. Его за один день перевели из полиции общественного порядка в управление криминальной полиции — просто невероятно. И потом он перестал быть Ларсом, стал другим человеком — тоже невероятно…

Гуниллла не сводила глаз с Сары. Затем повернулась и пошла прочь. Даже Эрик был удивлен этим ее поступком, но ему оставалось лишь последовать за ней.

Когда они выехали с парковки и направились в сторону центра, у Гуниллы было очень грустное лицо.

— Глупая безмозглая девчонка, — пробормотала она себе под нос.

Эрик молча сидел за рулем.

— И почему именно сейчас? — продолжала она.

Эрик понимал, что она не ждет от него ответа.

— Как она не понимает! — Гунилла смотрела прямо перед собой. — Неужели опять все то же самое…

Они миновали башню Какнэстурнет.

— Как ей удалось все это выведать? — Женщина вздохнула и глубоко задумалась. — Проклятье, — чуть слышно прошептала она наконец.

— А Патриция Нурдстрём? Про нее-то она как узнала? — спросил Эрик.

Гунилла опустила солнцезащитный козырек.

— Это можно прочесть в полицейской базе. Там остались кое-какие мелочи, которые мне так и не удалось убрать. Даже не знаю, как она добралась до этих сведений, — возможно, просто затребовала их. Но это уже не имеет значения. Она поняла некую связь, для нее не предназначенную.

— Ларс помогал ей в этом?

— Не знаю… не думаю. Ты сам видел, что он с ней сделал.

Гунилла снова задумалась.

— Что она говорила перед там, как упомянуть Патрицию?

— «Жучки»…

— А перед тем?

— Альберт…

— Откуда она может знать про Альберта?

У Эрика не было ответа на этот вопрос.

Гунилла вздохнула, подняла солнцезащитный козырек.

— С Ларсом подождем. Пока понаблюдаем за ним… как обычно. А вот с Сарой…

Эрик выехал на Страндвеген.

— Похоже, пора посвятить в дело Ханса.

Эрик что-то промычал в знак согласия.

— Проклятье, — снова прошептала она себе под нос.

Ральф Ханке пребывал в отвратительном настроении. Как всегда, когда с ним это случалось, он уходил в зловещее молчание. Его окружение воспринимало это как скачок напряжения в высоковольтных проводах — все старались не попадаться ему на глаза.

Из панорамного окна в квартире на седьмом этаже открывался вид на самый центр Мюнхена. Небо было пасмурным. Нижние края серых облаков висели почти на уровне лица Ральфа. Находись его офис несколькими этажами выше, из окна вообще ничего невозможно было бы увидеть — что, наверное, имело бы и свои плюсы. Часто, когда Ральфу не удавалось привести в порядок мысли, он подолгу стоял и смотрел на этот вид. Он редко что-то замечал — просто ему лучше всего думалось, когда мир находился немного под ним. Сегодня он надел на себя вязаный джемпер на пуговицах. Такое случалось с ним нечасто, но, когда он его надевал, ему становилось хорошо — возможно, от того, что можно было отдохнуть от костюма, почувствовать себя свободнее. Однако этот джемпер умел к тому же определенным образом влиять на его настроение. Мысли прояснялись, возвращалось хладнокровие, появлялась злость — как сегодня. А ясная, холодная мысль, продиктованная злостью, значительно облегчала жизнь.