Передавший послание молодой воин с узким нервным лицом был Тяте незнаком. Поручение он получил от Госпожи из Северных покоев, однако не приходилось сомневаться, что за всем этим стоит Иэясу Токугава, который уже не однажды проявлял склонность окружать себя всевозможными предосторожностями и на сей раз не изменил своей привычке.

— Увы, не могу ответить согласием на столь любезное приглашение даже несмотря на то, что исходит оно от Госпожи из Северных покоев, — холодно проговорила Тятя. — Токугава всегда были вассалами Тоётоми, а не наоборот, посему, если его высокопревосходительство Хидэтада желает видеть моего сына, этикет требует, дабы он сам явился в Осаку. Извольте передать это Госпоже из Северных покоев по возвращении в столицу.

Эти слова стремительно облетели весь замок, а вскоре их уже передавали из уст в уста горожане. Через несколько дней слухи о новом неотвратимом столкновении сил Токугава и Тоётоми заполонили Осаку и Киото; словно в подтверждение этим слухам, в окрестностях появились ронины, которые отрядами по десять-двадцать человек бродили между Осакским замком и столицей, предлагая свои услуги. Как только народ уверовал в угрозу очередной войны, на трактах начали появляться беженцы, спешившие убраться со своим скарбом подальше из Киото, Осаки и ближних деревень.

Внимания к слухам о назревавшей междоусобице не проявляли только Тятя и Иэясу. Иэясу прекрасно знал, что осакский лагерь не в состоянии выставить против него больше десятка тысяч воинов, а Тятя, со своей стороны, не могла не понимать, что её замок не продержится и часа, если стотысячная армия, расквартированная в Киото, пойдёт на него штурмом.

На десятый день пятой луны в Осаку явился, как и ожидала Тятя, посланник бакуфу[123]и испросил аудиенции у Хидэёри.

Визит представителя сёгуната Тятю обрадовал — она расценила его как доказательство того, что дом Тоётоми ещё не до конца растерял своё влияние; на душе у неё стало немного легче. Посланник бакуфу был принят Хидэёри и в тот же день вернулся в Фусими.

С его отъездом Тятин образ мыслей снова изменился. Она уже не чувствовала себя победительницей. Возможно, на сей раз ей и удалось заставить сёгуна склониться перед наследником тайко, однако никакого ощутимого преимущества Хидэёри это не дало. Сидя в своих покоях у раздвинутых сёдзи, Тятя подставляла лицо свежему вечернему ветерку и мрачно размышляла о будущем — собственном и своего сына. Она не сомневалась, что посланник из Фусими прибыл в Осаку по приказу Иэясу. Скорее всего, новый сёгун Хидэтада об этом демарше даже не подозревал.

В середине шестого месяца того же года Тятя услышала о смерти дамы Каги — Омаа покинула подлунный мир, не прожив и тридцати шести лет. Тятя никогда не питала приязни к своей давней сопернице, но теперь, когда Омаа больше не было, между ними перестала существовать эмоциональная связь — ни о любви, ни о ненависти уже не могло быть и речи, Тятя получила возможность беспристрастно вспоминать прошлое. И воспоминания о жестоком противостоянии, бушевавшем в те времена, когда тайко был жив, окрасились в ностальгические тона. Своей красотой дама Kara затмевала всех остальных наложниц покойного властелина. Вот она в роскошных одеждах медленно поднимается по горной тропе за Госпожой из Северных покоев на празднике любования цветами в Дайго… Как хороша… Все осудили её скоропалительную свадьбу с дайнагоном Мадэно-кодзи сразу после смерти тайко, но люди не имели на это права — в них говорила человеческая глупость; Тятя же прекрасно понимала причины её решения. Омаа никогда и ни к чему не чувствовала глубокой привязанности. Она согласилась стать наложницей тайко и чисто по-женски ревновала его к своим соперницам, но в глубине души, вероятно, не питала к своему господину ни истинной любви, ни уважения. Поэтому, когда его не стало, она, не заботясь о том, что скажут окружающие, поспешила выбрать путь законной супруги столичного вельможи — путь, на котором расцветёт её женственность и будет удовлетворено тщеславие. Быть может, к этому решению её подтолкнула врождённая гордость дочери самого Тосииэ Маэды, воина из древнего знатного рода.

Тятя немедленно послала гонцов с посмертными дарами в храм Дайтоку на равнине Мурасаки, где состоялись похороны Омаа, и дала себе обещание непременно сходить на могилу, как только в следующий раз судьба приведёт её в окрестности Киото.

С тех пор как Хидэтада занял пост сёгуна, власть клана Токугава крепла день ото дня. В 11-м году Кэйтё[124], через год после его назначения, началось строительство нового Эдоского замка. В 9-м году Кэйтё по приказу бакуфу уже был отреставрирован Фусими силами даймё из западных земель, но Эдоский замок обещал стать ещё более роскошной и внушительной цитаделью. Лучших плотников и каменщиков согнали в Эдо со всех концов страны, три корабля, гружённые каменными блоками, пришли из княжества Идзу. Когда строительство было закончено, в народе шептались, что Осакский замок, которым некогда так гордился тайко, кажется крошечным и незначительным по сравнению с новой неприступной твердыней.

Однако Токугава, для того чтобы увековечить своё могущество, не ограничились двумя замками. В 12-м году Кэйтё было объявлено о строительстве цитадели в Сумпу, колыбели этого рода, через год мастеровые начали трудиться на склонах Сасаямы в провинции Тамба, затем, во втором месяце 15-го года Кэйтё, настал черёд крепости Нагоя.

Официально передав власть сыну, Иэясу перенёс свою резиденцию в западное крыло Эдоского замка, а в 12-м году Кэйтё перебрался в Сумпу, и этот город наравне с Эдо стал политическим центром страны. Все приказы государственной важности отныне исходили из Эдо или Сумпу, а Киото и Осака превратились в обычные уездные городки.

Летом 13-го года Кэйтё[125]Тятя приняла у себя в Осакском замке редкого гостя — Такацугу Кёгоку. Они не виделись десять лет, со дня похорон тайко в 3-м году Кэйтё. Битва при Сэкигахаре и союз Такацугу с кланом Токугава развели их по разные стороны барьера, эти события и нынешнее положение в обществе каждого из них не располагало к дружескому общению. Такацугу, однако же, исправно слал Тяте благопожелательные письма и дары по случаю новогодних праздников и смены сезонов каждую зиму и каждое лето. И всякий раз Тятя вежливо, но с многозначительной краткостью отвечала ему.

Такацугу сравнялось сорок пять, он начал стареть. Благородное происхождение позволило ему сохранить независимость по отношению к бакуфу — Кёгоку не были ни хатамото, ни гокэнин, ни фудай-даймё[126], а Иэясу по-прежнему дарил его своей милостью.