реализме, о глазе художника. Он сказал, что никто не может быть реалистом, что действительности как данности нет, есть действительность как искомое, как проблема. Возможно, в тоне его речи было нечто полемическое, задиристое, бунтарское»[612].

А через день, 5 апреля 1933 года, Мандельштам, посылая Мариэтте Шагинян «Путешествие в Армению», развил эти мысли в прилагаемом письме: «Материальный мир – действительность – не есть нечто данное, но рождается вместе с нами. Для того, чтобы данность стала действительностью, нужно ее в буквальном смысле слова воскресить. Это-то и есть наука, это-то и есть искусство»[613].

Воскрешение действительности в искусстве – так можно определить лирический сюжет стихотворения «Импрессионизм», и замыкает этот сюжет шмель, прилетевший в стихи из действительности. Этот же шмель появляется в «Путешествии в Армению», в главе «Вокруг натуралистов», где Мандельштам рассказывает о чтении персидской поэзии: «Вчера читал Фирдусси, и мне показалось, будто на книге сидит шмель и сосет ее»; читая дальше, понимаем, почему здесь оказался шмель, – «слова благородного прозаического перевода <…> благоухали розовым маслом». Шмель летит на благоухающее слово, уничтожая границу между художественным текстом и реальностью.

Так и в «Импрессионизме» – прилетевший шмель довершает процесс, начатый художником, он «хозяйничает» по праву самой жизни, удостоверяя своим присутствием подлинность воскрешенного мира.

Улыбнись, ягненок гневный

Улыбнись, ягненок гневный с Рафаэлева холста, —

На холсте уста вселенной, но она уже не та…

В легком воздухе свирели раствори жемчужин боль —

В синий, синий цвет синели океана въелась соль…

Цвет воздушного разбоя и пещерной густоты,

Складки бурного покоя на коленях разлиты.

На скале черствее хлеба – молодых тростинки рощ,

И плывет углами неба восхитительная мощь.

9 января 1937

Основное внимание исследователей этого стихотворения сосредоточено на том, какая картина Рафаэля угадывается в описании Мандельштама, но вопрос этот не имеет ответа, хотя кажется, что поэт отсылает нас в первом стихе к какому-то конкретному изображению. Если понимать слова буквально, то придется вспомнить, что собственно ягненок присутствует на картине Рафаэля «Святое семейство с агнцем» или «Святое семейство Фальконьери» (1507) – на ней изображены Мария, Иосиф и младенец Христос верхом на ягненке. Именно на эту картину указала Наталья Евгеньевна Штемпель, подруга и воронежская спутница Мандельштамов: «Быть может, по какой-то ассоциации Осип Эмильевич вспомнил репродукцию с картины Рафаэля “Мадонна с ягненком“. Там есть и ягненок, и “складки бурного покоя“ на коленях преклоненной мадонны, и пейзаж, и какой-то удивительной голубизны общий фон картины. Как правило, Мандельштам в своих стихах был точен»[614]. Однако Мандельштам этой картины не видел (она находилась и находится в испанском музее Прадо), и у нас нет оснований думать, что он имел перед глазами или хорошо помнил какую-то ее репродукцию. Во время учебы в Париже он мог видеть в Лувре другую картину с ягненком – «Святую Анну с Мадонной и младенцем Христом» Леонардо да Винчи (ок. 1503), тема улыбки в связи с ней звучала бы естественно – все персонажи, кроме ягненка, наделены характерными леонардовыми полуулыбками. Напомним, что обе картины – Рафаэля и Леонардо – написаны на досках, в стихах же говорится о холсте.

Еще одно мнение высказали комментаторы первого, американского собрания сочинений Мандельштама Г.П. Струве и Б.А. Филиппов: «Весьма вероятно, что имеется в виду находившаяся в Эрмитаже, но проданная около 1936 года (в коллекции Меллона с 1937 г.) в Америку “Мадонна Альба” Рафаэля. Распродажа лучших картин Эрмитажа советским правительством в 1935–1937 гг. воспринималась в те годы русской интеллигенцией как национальный позор и национальное бедствие. Отсюда, может быть, и “улыбнись ягненок г н е в н ы й ” (Агнец – младенец Христос); он гневается на “воздушный р а з – б о й ”, хотя к картине и прикоснутся после ее продажи “уста вселенной”, но картина-то “уже н е т а ”… Мы отнюдь не настаиваем, что в этом смысл стихотворения: нет, но непосредственный п о в о д для его написания, может быть, именно таков»[615]. Эту версию мы привели как пример «закрывающего» чтения, переводящего поэтический сюжет в плоскость тех или иных за-текстовых обстоятельств.

Н.И. Харджиев в комментариях к первому в СССР изданию стихов Мандельштама писал о «ягненке гневном»: «Имеется в виду младенец (“агнец”) на картине Рафаэля “Сикстинская мадонна”»[616]. Оснований для такого мнения не представлено. Составитель о комментатор Полного собрания сочинений А.Г. Мец расширяет круг пикторальных ассоциаций: «Речь идет, по-видимому, о “Мадонне Конестабиле”, где есть “тростинки рощ”; также отразилась “Мадонна Литта” Леонардо да Винчи <…>, откуда, вероятно, впечатления от облаков, переданные образом “плывет углами неба восхитительная мощь”. Ягненок гневный. Подразумевается младенец на руках у Мадонны – “агнец божий”; атрибут “гневный” прилагается в Библии к Богу-отцу»[617]. Заметим, что «тростинки рощ» можно видеть и на других полотнах и фресках Рафаэля, хотя «Мадонна Коне-стабиле» тут имеет преимущество как известная Мандельштаму эрмитажная картина. Что же касается гнева в приложении к Агнцу, то вспомним Апокалипсис: «И говорят горам и камням: падите на нас и сокройте нас от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца: ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять» (глава 6, стихи 16–17).

По поводу «Мадонны Литта» А.Г. Мец ссылается на мнение Надежды Яковлевны Мандельштам – она писала: «“Ягненок гневный” скорее напоминает Мадонну Литту, чем Рафаэля. У нас не было репродукций ни Леонардо, ни Рафаэля. Это, скорее всего, тоска по Эрмитажу»[618]. Не было у ссыльного поэта и других возможностей увидеть полотна Рафаэля или Леонардо да Винчи – в Воронежском художественном музее они не представлены.

Все эти догадки и конкретные предположения мало что дают для вхождения в смысл стихотворения, – оно связано с живописью, но устроено по своим внутренним законам, определяющим движение стиха. В иных случаях мы можем сказать, что стало триггером экфрастического текста, – поход в музей («Импрессионизм») или чтение книг по искусству в коктебельской библиотеке Волошина («Веницейской жизни, мрачной и бесплодной…»), здесь же такого непосредственного художественного впечатления не обнаруживается.

Но в воронежских стихах есть собственные мандельштамовские подсказки к чтению:

Я должен жить, хотя я дважды умер,

А город от воды