Сама Арсеника явно услышала шум, но не повернула головы.

– Снова в строю, – констатировала она безразлично.

– Ты, вижу, тоже.

Нейтральное замечание, но оно ее задело.

– А что тебя так удивляет, вторая душа? – вспылила она. – Или не знаешь, как это бывает?

Игни не знал. Если бы вдобавок ко всему ему пришлось делить с Князевым одно тело, он бы избавился от этого самого тела в самом начале, в четырнадцать лет. Вздернул бы его на первом подходящем крюке.

– Я не хочу убивать эту девочку, – добавила Арсеника уже спокойней. – Да, я хотела жить. Но представляла себе эту жизнь… несколько по-другому.

– Не понимаю, как можно было добровольно желать такое. Себе и ей.

– Я не знала! – выкрикнула Арсеника. – Вообще не думала, что из этого что-то выйдет… Двоедушники – это же байки. Миф из книжек про сказочную нечисть. Чудесное спасение, ребенок, названный в честь спасителя… Глупости! Да и не собиралась я никого спасать… Меня саму спасать было впору. Я умирала. Знаешь, каково это – прощаться с жизнью в тридцать лет?

– Я, если что, в девятнадцать распрощался, – заметил Игни, но Арсеника словно его не услышала.

– Мне оставалось совсем немного, когда я встретила эту женщину. Она ждала ребенка – это мне соседка разболтала, что Бородина к ней в гости пришла, а сама только ложку в рот – и в туалет. Я запомнила. А Геля восхищалась моим именем и была так добра, что разрешила приходить к ней, когда захочу. И тогда я решила, что все подстрою. Вдруг сработает. Оставила у нее в квартире проклятый предмет. Куклу величиной с ладонь – специально ездила в город и купила у цыган. Спрятала в диване между подушками. Я честно не верила до последнего. А моя новая подруга начала угасать… я дождалась подходящего момента и пришла с предложением помощи. Забрала куклу, которую подложила. А взамен попросила о малости. Чтобы Геля назвала будущую дочь Арсеникой. Как меня… Но она не сдержала обещание. Как же я мучилась все эти годы в чертовой могиле…

– Знаю я эту историю глобального облома. Давай не будем тратить время.

– Дослушай. Первый раз об этом рассказываю. Камнем внутри лежит. Так вот, когда они с мужем поехали документы оформлять, я у Гельки за плечом стояла. Ну, думаю, сейчас все и произойдет. А она говорит: Ульяной запишем. Ульяной! И я ей на ухо напомнила о данном обещании. Она – за сердце. Глаза закатила и мужику своему, солдафону этому: Ника, Ника… А остальное неразборчиво. Пока за врачом бегали, папаша дочку Вероникой и записал.

– Очень. Трогательно. – Вот же нашла себе исповедника! – А ты, оказывается, та еще змея.

– Не задел. Если бы тебя звали ядом, какой была бы твоя жизнь? Притормози. Я не договорила.

Игни, который уже одной ногой стоял в Полупути, скрипнул зубами, но вернулся.

– Не бесись, пять минут все равно ничего не решат, – философски заметила Арсеника. Видимо, эмоции Игни слишком явно отразились на его лице. – Это касается нас обоих. Тебя и меня.

Теперь и эта считает, что они с ней образуют «мы», с легкой грустью подумал Игни. Однако Арсеника имела в виду другое.

– Если я пройду по Мосту вместо Ники, то меня ждет то же, что и тебя. Я смогу жить.

– Даже не надейся. – Почему-то раньше подобная мысль не приходила ему в голову. Но от самой вероятности кровь закипала.

– Жить в теле Ники…

– И не мечтай. – Рука непроизвольно потянулась к карабину. – Я вернусь вместе с ней. Или один.

– Ты слишком много на себя берешь, бывший Антон Ландер, бывшая вторая душа Ландер, бывший конвоир Ландер.

Вот же, ведьма!

– Ты меня услышала.

Надо было и вправду поторапливаться. Три дня. Три проклятых дня, которые он провел в беспамятстве на бесконечном пути к воображаемому мосту.

Теперь его ждал реальный.

– Игни, – прошептала вдруг Арсеника.

Нет, не Арсеника.

По-любому. Определенно.

– А когда ты видишь ее вместо меня, тебе тоже больно?

Кажется, Полупуть отменялся. На ближайшую пару часов так точно.

Он, может, и не решился бы, но Ника сама потянула к кровати. Напряженная, испуганная… Для нее это было впервые. И, возможно, в последний раз.

Оба помнили про время и не тратили его на то, чтобы снять одежду. Расстегнули молнии и несколько верхних пуговиц.

Ника смотрела. Даже когда он целовал ее и сам словно проваливался куда-то, где не было ничего, кроме вкуса ее губ, жара скользящих по спине ладоней и темноты под опущенными веками, она не закрывала глаза. Он знал это, потому что ловил ее взгляд всякий раз, когда ненадолго выныривал из их общего тепла, чтобы вдохнуть и нырнуть снова.

– Скажи, если будет слишком больно…

– Нет, – прижалась всем телом, словно испугалась, что он оттолкнет. – Нет.

Шире развела колени, подалась навстречу. Вздрогнула, когда впервые почувствовала его внутри. Он замер, позволяя ей переждать первую боль. Ника часто дышала и продолжала смотреть на него снизу вверх. Он, наоборот, почти перестал дышать. И тоже смотрел.

Ника. Маленькая дрожащая Ника. Гибнущая прямо сейчас.

Она дала понять, что готова продолжить. И нашла в себе силы улыбнуться припухшими от поцелуев губами.

Вместо того чтобы дать ей отдохнуть, он утомлял ее еще сильнее, но уже не смог бы остановиться, даже если бы она сказала «стоп».

Она так и не скажет. Будет терпеть до тех пор, пока резкая боль не превратится в сладкую, тянущую. Он поймет это, когда вместо поверхностных вдохов и выдохов она задышит глубоко и шумно, а привыкшая к изнаночной тишине комната наполнится стонами – робкими, потом все более крепнущими и нетерпеливыми.

Он спросит: «Как ты?» и она признается: «Почти…»

Это «почти» продлится еще несколько мучительно-приятных минут. Ника вытянется в струну, напряженная в ожидании неизбежного, повторит его имя и вдруг вскрикнет коротко и громче обычного, и он почувствует ее наслаждение. Каждый спазм ее тела отзовется в нем тоже.

И он позволит себе кричать вместе с ней.

– Жаль, что ты не можешь пойти с нами, – снова сказала Ника. Сама понимала, что ведет себя назойливо, но ничего не могла с собой поделать. Ведь только встретились, а уже пора расставаться. И еще ей казалось, что Шанна ее избегает. То ей срочно что-то найти требуется, то сварить… Что это, если не отговорки для того, чтобы не общаться с глазу на глаз? И про Антона ни разу не спросила. Можно подумать, вообще забыла, что знала кого-то с таким именем. А у самой глаза соловые. Это мамино выражение. Мама говорила так и потом всегда добавляла: «Уж не заболеть ли ты решила?» – и не ошибалась, хотя Ника ничего такого не решала. Но все равно – день-другой, и слегала с температурой.