– Так я и поверил.

Наверное, неправильно помнила.

– Игни, подожди!

Он и не торопил. Избегал смотреть на нее. И на воду тоже. То в небо, то под ноги. Ресницами хлопает. Бледный, под глазами тени. Устал, наверное, от собственных закидонов… Пожалуй, она понимала, что Ника в нем нашла. Хоть и грубиян редкостный.

– Чем мне доказать?

Игни молчал. То ли сам не знал, то ли не хотел подсказывать.

– Утром, когда мы встретились… – Откуда, черт побери, откуда всплывают эти слова? – Это было так… Я хочу сказать, что раньше не знала тебя таким.

– Я не хочу сейчас об этом.

– А потом ты плакал. После всего, что было, плакал и говорил со мной. Непонятно, много. Ты совсем не умеешь объяснять. Поэтому я делала так… и вот так…

Она привстала на цыпочки, дотянулась до его губ, зажмурилась.

Шершавые, соленые…

Отозвался. Ого, как. Голодный… Не хватило того, что было утром.

Ей тоже.

А ты, оказывается, нежный, когда ружьем не размахиваешь.

Вот только твоя нежность тоже украдена у нее.

– Или не будем? – спросила она лукаво. Открыла глаза и любовалась тем, как ему хорошо.

– Ник, продолжай…

Его пальцы начали развязывать узел. Виток за витком разматывали шнур.

– Больно?

– Ага.

Не отрываясь от ее губ, он осторожно разминал ей запястье. Арсеника высвободила руку, в притворном порыве обняла его за шею. Нащупала ремень карабина. Кажется, Игни достаточно увлекся, чтобы застать его врасплох.

Но Арсеника медлила. Не могла и не хотела останавливаться. Лицо пылало, дыхание сбилось, она почти забыла, ради чего все это начинала, и просто принимала то, что он хотел ей дать. Или не ей – но сейчас это было неважно.

В себя ее привело шарканье ног. Это Колька прохаживался в сторонке и приглушенно что-то напевал.

Прости.

Арсеника сдернула карабин и сразу же отскочила, неумело держа его обеими руками.

Игни не удивился. Скорее выглядел уставшим и безразличным.

– Чертово дежавю, – сказал он, непонятно что имея в виду, и потер глаза. – Давай, задвинь теперь о том, какой я урод.

Еще непонятнее.

– Мы уйдем, а ты останешься здесь, – велела Арсеника не так твердо, как хотелось бы. Она слегка растерялась, ожидая другой реакции. Пусть не испуга, но хотя бы намека на него.

– Я говорил, что будет, если ты захочешь сбежать?

Он пошел прямо на нее. Арсеника пятилась, лихорадочно соображая, что делать дальше.

– Стреляй.

Игни остановился, когда дуло карабина уперлось ему в живот. Криво усмехаясь, протянул руку и направил его себе в сердце. И повторил настойчиво:

– Стреляй! Чего ты? Стреляй, сказал!

Арсеника вздрогнула и спустила курок.

Снова. И снова. Палец онемел, она перестала его чувствовать.

Но ничего не произошло.

Сполна насладившись моментом, Игни легко выдернул карабин из ее ослабевших рук. Забросил его за плечо, поднял с земли кожаный шнурок с явным намерением снова связать их с Арсеникой руки.

– С предохранителя забыла снять, – пояснил он сухо.

Мысль о том, что сейчас она снова окажется связанной, привела Арсенику в ужас.

Второй раз не отпустит, хоть наизнанку вывернись.

Не поверит ни единому слову. Так и будет держать на привязи, словно дворовую собаку, и ждать свою ненаглядную Никочку. А ведь до города оставалось всего ничего…

Как только он взял ее за запястье, Арсеника выхватила из кармана нож и ткнула не глядя.

Вряд ли ранила. Но удивила. Как только он выпустил ее руку, Арсеника развернулась и бросилась бежать. В висках стучало, перед глазами все прыгало. Памятник. Максиму Горькому – это уже из Никиной памяти. Вот же он, прямо впереди.

Она летела туда, где была граница тумана. Там, за этой гранью, начинался город. Начиналась жизнь.

Только бы этот не пальнул в спину…

Побоится. Все равно, что пристрелить Нику.

Арсеника уже готова была праздновать победу, когда что-то твердое больно ударило по ноге. Она споткнулась. Щиколотку цепко охватила тонкая леска. Не успела она сделать шаг, как вторая идеально сбалансированная Гилом ловушка для «снов» несколько раз обернулась вокруг ее ног, стягивая их и обездвиживая.

В лодыжке что-то хрустнуло. От пронзительной боли потемнело в глазах.

Падая, Арсеника ударилась затылком о дощатый настил, и мир перестал существовать.

* * *

Ника пришла в себя от холода. На лицо и шею плавно опускались редкие снежинки.

Здесь все еще было по-изнаночному туманно, но шел настоящий снег… Оттуда, из ее города! И запахи. Бензин, подгоревшее масло из чебуречной. Влажный асфальт, женские духи, табачный дым…

Ника с наслаждением втянула этот знакомый воздух. Вслушалась в гул машин и обрывки фраз. Приподняла голову – и сразу опустила. По затылку будто бейсбольной битой огрели. Протянула руку, осторожно запустила пальцы в волосы. Влажно. Липко.

Снег припорошил пальто и джинсы. Волосы, наверное, тоже. Вот почему так холодно.

Надо подниматься.

Ника попыталась перевернуться, чтобы встать на колени. От нестерпимой головной боли у нее потемнело в глазах. С ногами тоже творилось неладное. Судя по ощущениям, правая лодыжка в два раза толще левой.

Если не встать, то хотя бы сесть…

Она попыталась опереться ладонями о землю, но смогла пошевелить только одной рукой. Вторая оказалась привязана к руке Игни.

Он лежал рядом, на боку, лицом к ней. Прямо под ним, на уровне груди, на идеально ровной снежной глади исходила паром небольшая алая проталина.

Колька сидел неподалеку, свесив голову и поджав под себя ноги. Его голова, плечи и спина побелели от снега.

– Давно я так? – прохрипела Ника.

Мальчишка вскинул голову. Снежная шапка съехала с его макушки и одним комком плюхнулась вниз.

– Всю ночь и еще чуть-чуть.

Прилично…

– А Игни?

– Почти столько же. Догнал тебя, привязал, как раньше. Сначала просто сидел, а потом тоже свалился. Ты его моим ножом ранила. И я остался один.

– Я… Ранила… Ничего не помню… Поди сюда. – Ника протянула свободную руку, и он юркнул к ней под локоть. Повозился, устроился поудобней. – Почему ты не ушел? Мы ведь почти в городе.

– Тебя ждал.

– Ты не пойдешь без меня, а я… – Ника немного сдвинулась, чтобы быть ближе к Игни. – А я не пойду без него. Пускай хотя бы кто-то выживет. Давай это будешь ты.