Литература, однако, часто вызывает разочарование при столкновении с реальностью. Резная арка демонстрирует нам четырех муз — Поэзии, Музыки, Трагедии и Комедии — и ничего более. Таковы факты. Здесь же недолго шла написанная Криспином диско-опера «Кругосветка». Я видел фотографии с премьеры — сцена стилизована под палубу Магелланова фрегата «Виктория»; с такелажа свисают поющие конкистадоры в полиэфирных лосинах, а в небе, за бизань-мачтой, светится диско-шар, изображающий луну.

Я забираюсь на сцену и жду Авельянеду. Дверной проем тускнеет. Слышится шуршание. Я выкрикиваю: доктор Авельянеда! Мой голос отражается эхом голосов. Кто-то смотрит из укрытия? Я снова зову его по имени.

Что это было?

На меня глядят четверо. Трагедия и Комедия беспристрастны, Поэзия и Музыка равнодушны и погружены в свои мысли.

Авельянеда, похоже, не придет.

Ничто — ни годы, ни даже смерть Сальвадора — не способно утолить его ненависть. Я и так прождал дольше, чем следовало. Он обещал показать, что сделал Криспин. Уже совсем стемнело, и я ухожу своей дорогой.

Есть только три правды. До одной можно докопаться. Вторую не узнать никогда. Третья касается только писателя, и, по сути, ни первое, ни второе.

Из эссе Криспина Сальвадора «Распятия» (1987)

* * *

Бою Бастосу уже четыре года, и он большой говорун. Родители его в разводе, и для матери он стал источником постоянных конфузов, которые немного смягчает тот факт, что он наконец приучился называть папой ее любовника-конгрессмена. Однажды Бой видит, как мама одевается.

— Ма, а что это у тебя на груди?

— Это спасательный жилет для плавания.

— Здорово! А можно я возьму его, чтобы поплавать в бассейне?

— Нет, малыш, мне самой пригодится.

Тогда Бой спрашивает:

— А у няни можно взять? — имея в виду свою симпатичную гувернантку.

— Нет, сынок, у нее он не накачан, — презрительно отвечает мама.

— Да ладно! — говорит Бой. — Вчера вечером, когда ты уходила играть в маджонг, я видел, как папа его надувал!

* * *

Ужинаю неподалеку от театра в заведении под названием «Пиво на диво». Суровая женщина, раздувающая угли на мангале, выдает мне рисовый пирог, тушеные потроха и баночку сарси[198]. Насаженная на вертела всякая всячина, поджариваясь, источает разнообразные запахи. Я пытаюсь дозвонится до Авельянеды, но он не отвечает. Да и ладно, телевизор в углу все равно включен слишком громко.

Из посетителей только я и парочка копов. Развлекательное шоу ведет роскошная филиппино-американская актриса с плаксивым калифорнийским акцентом. Она пытается говорить на таглиш, но это куда больше английский, чем тагалог. Она путается в глагольных окончаниях.

Четверо участников соревнуются, кто сможет выпить больше рюмок уксуса «Дату пути», и корчат лица под смех аудитории. В итоге сдаются все, кроме Куини — поварихи среднего возраста из района Кихоте в Кесон-Сити. Перед ней стоит выбор между денежным призом в десять тысяч песо (зарплата за три месяца) и сюрпризом, спрятанном в байонге — плетеной сумке для продуктов и транспортировки боевых петухов.

Суровая дама подходит ближе, чтоб было видно. Она всплескивает руками и, сложив ладони, трясет, как будто готовясь выкинуть кости. Я боюсь, как бы она не схватила меня за руку. Куини выбирает байонг. Камера дает крупный план на ее губы. Она молится. Открывает сумку. Вынимает леденец. Толпа визжит от восторга. Куини задорно улыбается, еле сдерживая слезы.

Суровая дама испускает вопль: «Иисусмарияиосиф!» — и срывается на кухню. Гремят тарелки. Ее эмоциональный всплеск привлек внимание копов. Они смотрят на меня. У одного из них голодное лицо, он прищуривается, допивая свое пиво. Стол их усеян пустыми бутылками, как гильзами или бастардами. Второй коп, темнокожий и красивый, как кинозвезда, искривил рот, пытаясь языком вытащить из-за щеки кусочки еды.

По бокам текут струйки холодного пота.

Тот, что посмурнее, встает, потягивается, поправляет кобуру, подходит. Улыбается он странно, как будто специально, чтобы сверкнуть золотым зубом. Я уставился в тарелку, он стоит надо мной.

— Сэр, вы позволите? — говорит он с деланым американским акцентом. — Можно мы переключим на другой канал? — И он указывает на телевизор одними губами.

Я киваю и улыбаюсь. Он тоже улыбается.

— Вам бы лучше вернуться домой, — говорит он. — Вечером может начаться что-то очень неприятное. — Он снова поправляет кобуру и смотрит на небо.

Они переключают на популярную новостную программу.

— Это терроризм под предлогом охраны окружающей среды. Зеленый империализм, — жалуется лысая голова в огромных темных очках. — Как можно так радеть о среде обитания рыб, в то время как в этой стране есть люди — люди! — которые не могут позволить себе регулярное питание? Представьте себе, как бедно жила бы наша страна без таких лидеров, как Первая генеральная корпорация! Этих иностранцев нужно судить по нашим законам. А вместо этого их посадили на их же корабль, где они пьют вино и играют в настольные игры! И это справедливость?

— А как же договор об экстрадиции? — спрашивает женщина с перманентом.

Мужчина качает головой:

— Это к делу не относится! Мой клиент начал расследование в интересах общественной безопасности, и он готов использовать любые возможности, чтобы так называемые стражи мира ответили по суду. Для того и нужны законы.

* * *

Она давно уже не делала этого. Дульсе сомневалась, хватит ли ей веры на этот раз. Все предыдущие разы были, когда она была куда моложе. Сейчас она даже чувствовала себя старше. Между одиннадцатью и пятнадцатью целая пропасть. Почти треть жизни! Краски вокруг нее с каждым годом как будто немного тускнели. А вдобавок теперь рядом не будет Капа и он не сможет ее поймать.

Дульсе помнила законы волшебства, но в школе ее научили и непререкаемым законам физики. Притяжение всегда останется притяжением. Но, может, если поверить по-настоящему, удастся его замедлить и подчинить падение себе. Потому что падение, если живешь настоящим моментом, — это ведь, по сути, то же, что полет, во всяком случае, пока не коснешься земли. Так говорил Кап. Чего ж тогда боялась Дульсе? Ведь это просто усилие воли, как ранний подъем в школу, когда еще так хочется спать.

И Дульсе сошла с ветви, как делала столько раз с Капом. Она верила, что самое важное знание не ушло от нее вместе с детством. Она верила, что снова может стать легче воздуха. Она верила, что не упадет. Она верила.

Дульсе полетела. Замедлилась. Стала опускаться медленно, как перышко, и коснулась земли. Подошвы ног наконец приняли на себя весь ее вес, но она по-прежнему ощущала какую-то небывалую легкость. Она посмотрела вниз — да, ноги крепко стояли на земле. Но чувствовала она себя совершенно новым человеком.