Полевая дорога, петляя между небольшими рощицами Белорусского Полесья, вывела обозников на открытую поляну. Вот тут-то и грянул неожиданный первый выстрел с еле заметной глазу гривки, который снял невезучего Панкратьева. Пришлось залечь в нескольких метрах от гружёных телег. Талая вода вперемешку со снегом и льдом обдала упавших в неё бойцов обжигающим холодом.

Через пару часов такого лежания тело полностью задеревенело, не унимающаяся дрожь заставляла громко стучать зубами.

– Фёдор, ты как?

– Товарищ командир, зуб на зуб не попадает! Замерзаю я! Может, всё-таки рванём на фрицев?

– Сказано тебе: лежать! Я сейчас приползу к тебе, только ты не двигайся! Вместе теплее! Сейчас я!

Капитан Михайлов осторожно пополз по ледяной воде, раздвигая таявший снег. Он надеялся, что немцы не заметят его из-за лежащего впереди него фельдшера Пономаренко. Закоченевшие руки свело судорогой, ноги, казалось, стали каменными. Кое-как, совладея своим промёрзшим, мокрым и неподвижным телом, совсем погрузившись в снежную лабзу, Василич дополз до Фёдора.

– Ну вот и я! Теперь полегче вдвоём будет!

– Товарищ капитан, вот вы же подползли ко мне! Может, всё-таки в атаку? Примёрзнем мы!

– Зови меня просто Петя. Я ведь чуточку тебя постарше. А вставать нам никак нельзя, Федя. Покосит нас фриц! Надо терпеть, уж скоро смеркаться начнёт, и немец уйдёт. Он тоже, мать его в атаку, терпит, хоть и лежать ему чуток получше, чем нам. Боится, мать его в атаку, шума! Думал, что лошадей обозных постреляют, гады. Ан нет! Не решаются, знают, что наши здесь!

Немного помолчав, фельдшер продолжил шепот.

– Петя, всё хотел тебя спросить, откуда у тебя такая диковинная присказка: «Мать твою в атаку?»

– Повоевать мне много пришлось, Федя. С самой Гражданской! Командир у нас был отчаянный, молоденький совсем, погиб он, поднимая роту в атаку супротив белополяков. Его эта присказка. Как упал он, так такое отчаяние на меня напало! Жуть! Вскочил я, значит, и заорал: «В атаку, мать вашу, в атаку!» Как командир, значит, ору! А потом вроде талисмана на финской, вот теперь тоже использую. Привык уж! А ты сам откуда, Федя?

– Сибиряк я, родом из Алтая. Деревня наша Романово самой старинной считается. Стоит она в красивом месте: в сосновом бору на берегу большого и чистого озера. А дома остались жена Татьяна, две дочки и два сынка. Старшему уже семнадцать. Вот боюсь, что и он подоспеет к войне! Как думаешь, Василич, долго ещё воевать будем?

– Не задавай мне сейчас таких вопросов! Пережить сегодняшний день надо, а там и повоюем ещё. Ты и впрямь фельдшер? Или просто кликают так?

– Нет, я и есть фершал, токмо по животным. На курсах обучался, потом фершалом работал в колхозе нашем, да и людей мал-мал врачевал. А что делать! Больничка от деревни вёрст в двадцати. Вот и врачевал, и роды примал, а что тут сделаешь. Ты, Петя, не думай, ведь животину лечат лекарствами не хуже, чем людей! Вот и здеся приставлен к лошадям, да и солдатиков понемногу подлечивать приходится, и в медсанчасти заместо санитара иногда подсобляю, когда подвоза нет.

– Немец как осторожничает! Лежит тихо, ничем себя не выдаёт, даже кофею не пьёт, мать его в атаку, – бросая прищуренный взгляд на позицию врага, проронил капитан.

– Товарищ командир, – раздался слабый голос Наливайко, который лежал ближе к Фёдору, – товарищ командир, я к вам сейчас тоже сползу. Прямо мочи моей нет терпеть, обледенел я весь уже.

– Наливайко, не сметь! Приказываю! Не сметь!

Но рядовой Наливайко, подняв голову из воды, уже стал грести руками в сторону лежащих Фёдора и капитана Михайлова.

– Фьють, – просвистела пуля.

Голова Наливайко, разбрасывая брызги талой воды, упала в снежную лабзу.

– Вот, гад, мать вашу в атаку! Наливайко, Наливайко, ты жив? Слышь, подай знак, Наливайко?

Однако рядовой Наливайко, недавно выписавшийся из госпиталя и прикомандированный во второй эшелон несколько дней тому назад, молчал.

– Вот, сволочь немецкая, как бьёт! Убит наш Наливайко, – закусив губу, произнёс Фёдор.

– Ребята, – закричал во весь голос Михайлов, – держись! Немного осталось! Смеркаться начнёт, уйдёт фриц.

Его возглас звучал слабо, хрипло, больше похож был на сиплый шёпот. В горле что-то булькало и мешало. Капитан и сам не узнал своего голоса.

– Фёдор, не спать! Шевели пальцами на руках и ногах, говори что-нибудь.

– А ты, Петя, откуда? – зашептал рядовой Пономаренко.

– Со Смоленщины я, Федя. И никого у меня в живых там не осталось! Всех фриц поуничтожил! Вот так, Фёдор! И никто меня и нигде уже не ждёт! А у тебя большая семья. Вернёшься домой, свадьбы начнёшь играть, потом внуков нянчить будешь! Всё будет хорошо, а сегодня выжить надо ради семьи, ради детей твоих. Потерпи, Федя! Вишь, война уже катит на запад. Бьём гада! Федя, ты меня слышишь?

– Да, товарищ командир, слухаю. Хорошо ты говоришь. Быстрее бы разбить гада. А там, может, и жив кто у тебя остался! Надо верить в это, Петя. Ты верь, всяко ведь бывает! Война, будь она неладна!

Даже поддерживать шёпотом разговор уже не было сил. Солдаты лежали тихо. То ли живы, то ли замёрзли? Уже и сумерки вечерние опустились.

Капитан Михайлов, надев свою шапку на валяющийся вблизи прут, немного пошевелил ею и приподнял на вытянутой руке.

– Федя, кажись, ушёл немец! Не стреляет!

Он поднял шапку ещё выше… Никто не стрелял, вокруг стояла тишина. Василич сел… Опять тишина. Потерев окоченевшие и онемевшие ноги, капитан встал… И снова тишина.

– Федя, ребята, ушёл фриц! Вставайте же, ушёл гад, мать его в атаку!

Пытался всё это произнести как можно громче, но у него вырвался нечленораздельный гортанный хрип.

– Фёдор, вставай!

Вдвоём с фельдшером они пошли к залёгшим бойцам. Несколько человек, увидев идущего к ним командира, тоже пытались встать на ноги. Подойдя к ближнему бойцу, они увидели его заледеневшее бледное лицо. Он был мёртв. Ещё два бойца за шесть часов неподвижного лежания в ледяной воде смотрели на подошедших к ним людей застывшими открытыми глазами.

Из пятнадцати бойцов осталось десять измученных, полуживых, голодных, замёрзших бойцов.

– Фельдшер Пономаренко, приказываю взять медицинский спирт, лекарства и всё необходимое из спецгруза и оказать медицинскую помощь бойцам.

– Товарищ командир, разреши сначала костерок развести да палатку установить. Всем переодеться надо быстро.

– Действуй, фельдшер!

Фёдор разжёг огонь. Пальцы и руки не слушались. В установленной от ночного ветра палатке осмотрел бойцов. Растерев тело спиртом, каждому велел выпить полкружки внутрь. У троих открылись раны. Они кровоточили. Обработав и наложив повязки на сукровичные распухшие ранения, фельдшер уложил их в одну из освободившихся телег, переодев в сухое, но летнее обмундирование. Все были с различной степенью обморожения лица и конечностей. Ночью у некоторых бойцов поднялся жар.